Леонид Ещин - Стихотворения

Просьба о скорби без просьбы о радости?
Нет, мы для этого слишком честны.
Если мы сгибнем, то сгибнем без страсти.
Осени нет тем, кто был без весны…

В окамененье старой стужи
Приходит новая зима.
Чем больше зим, тем стуже, хуже,
Тем тяжелее мозг недужный,
Ненужный, хуже жизнь сама.

И после осени без скорби
Перед безрадужной весной
Зима упорно душу горбит,
Когда идём, окончив бой,
В путь без пути немой тайгой.

Мы равнодушны стали к смерти,
И без убийств не знаем дня.
Всё меньше нас в снегу путь чертит,
И у костров вонзает вертел
В кусок убитого коня.

Под пулемётный рокот дробный
Проходят годы, как века,
И чужды всем, одни безродны,
Идём мы памятник надгробный
Былой России высекать…

Двадцатый год со счётов сброшен,
Ушёл изломанный в века…
С трудом был нами он изношен:
Ведь ноша крови не легка.

Угрюмый год в тайге был зачат.
Его январь — промёрзший Кан,
И на Байкальском льду истрачен
Февраль под знаком партизан.

А дальше март под злобный ропот,
Шипевший сталью, что ни бой.
Кто сосчитает в сопках тропы,
Где трупы павших под Читой?

Тот март теряется в апреле,
Как Шилка прячется в Амур.
Лучи весны не нас согрели,
Апрель для нас был чёрств и хмур…

Мешая отдыхи с походом,
Мы бремя лета волокли,
Без хлеба шли по хлебным всходам,
Вбивая в пажить каблуки.

Потом бессолнечную осень
Безумных пьянств прошила нить…
О, почему никто не спросит,
Что мы хотели спиртом смыть?

Ведь мы залить тоску пытались,
Тоску по дому и родным,
И тягу в солнечные дали,
Которых скрыл огонь и дым.

В боях прошёл октябрь-предатель,
Ноябрь был кровью обагрён,
И путь в степи по трупам братьев
Был перерезан декабрём.

За этот год пропала вера,
Что будет красочной заря.
Стоим мы мертвенны и серы
У новой грани января.

Чугунным шагом шел февраль.
И где-то между льдами ныла
Моя всегдашняя печаль —
Она шла рядом и застыла.

И пешим идучи по льду
Упорно-гулкого Байкала,
Я знал, что если не дойду,
То горя, в общем, будет мало.

Меня потом произведут,
Быть может, орден даже будет,
Но лошади мне не дадут,
Чтоб выбраться, родные люди.

Трубач потом протрубит сбор,
И наспех перед всей колонной,
В рассвете напрягая взор,
Прочтут приказ угрюмо, сонно.

И если стынущий мороз
Не будет для оркестра сильным, —
То марш тогда «Принцесса Грёз»
Ударит в воздухе пустынном.

А я останусь замерзать
На голом льду, нагой перине,
И не узнает моя мать,
Что на Байкале сын застынет.

Тогда я всё-таки дошёл
И, не молясь, напился водки,
Потом слезами орошал
Свои таёжные обмотки.

Я это вспомнил потому,
Что и теперь я, пьяный, воя,
Иду в июне, как по льду,
Один или вдвоём с тоскою.

Я думал так: есть города,
Где бродит жизнь июньским зноем,
Но, видно, надо навсегда
Расстаться мне с моим покоем.

В бою, в походах, в городах,
Где улиц светы ярче лампы,
Где в буйном воздухе, в стенах
Звучат напевы «Сильвы», «Цампы»,

Я одиночество своё
Никак, наверно, не забуду,
И если в Царствие Твоё
Войду — и там печальным буду!

Она была такая скромница,
Что даже стоило труда
Мне с ней поближе познакомиться
В тот вечер ветреный… тогда.

Мы по-китайски было начали.
Но что я знаю: пустяки.
Потом самих нас озадачили,
Смешавшись в кучу, языки.

Нам бой принёс поднос, как принято,
Там был кофейник и ликёр,
Но понимаю я ведь ныне то,
Что говорил мне её взор.

Он говорил о том, что русские
Не знают слова «умереть»,
И не блестели глазки узкие
Там, где уж чувствовалась смерть.

Теперь, конечно, не поспорю я,
Что именно вот в тот момент
Жерло я видел крематория,
Всё в языках кровавых лент.

Но я поспорю, что в день будущий,
Который жизнь пробьёт, дробя,
Сквозь мглу тебя увижу идущей,
Ямаджи-сан, тебя, тебя…