Валерий Кузьмин - Вечерние окна Питера… (сборник)

Но, открыв крышку баночки, когда-то полной красной икры, я онемел: под крышкой, в углублении, в резьбе, сохранилась засохшая икринка, она была сухая и вся скукоженная, какого-то блекло-слабо-желтенького цвета, но не протухшая и не сгнившая, просто засохшая.

Она сверкала для меня как уголек, даже как звезда на черном небосклоне.

Я поставил котелок на буржуйку, налил граммов сто ледяной невской воды и стал варить крышку, в которую вросла эта икринка, мне казалось, что чем больше нагревается вода, тем больше становится икринка, она как будто возрождалась к жизни, росла, набухала, как почка, потом отделилась от крышки, всплыла на поверхность и, обжигая своей красотой, засверкала в одиночестве в кипящей воде.

И вдруг она лопнула, я так испугался, что она исчезла, но она как бы растеклась по поверхности всего котелка и наполнила каким-то ароматом всю комнату, напомнив о былой доблокадной жизни…

Это была самая вкусная и неповторимая уха, которую я когда-либо ел.

24.01.14.

Он играл Чайковского, «Времена года»… Как он играл!

Его пальцы летали над клавишами, как бабочки над цветами, звуки музыки растворялись в сознании, это была игра души, которую он отдавал полностью и в последний раз.

Его заставили играть, чтобы заглушить стоны людей, сбрасываемых в ров слоем за слоем, он играл вслепую, слезы лились из его глаз, в горле стоял не ком, а какой-то сгусток непереносимой боли, но он играл, все повышая и повышая звук, ему казалось, что он не здесь, что это ему только кажется, что так не может быть, что он спит и видит страшный, ужасный сон и в то же время понимал, что это горькая правда.

Да, он тоже ляжет рядом с этими людьми и он старался этой музыкой хоть как-то на миг отвлечь их, ему казалось, что они его слышат и на какое-то мгновение забывают о смерти.

Это был великий пианист, игравший смертельные «Времена года», на краю рва, под Киевом, в Бабьем яре, никто не знал его имени, он тоже лег рядом с теми, для кого играл эту музыку.

А когда все кончилось, в пустынной дрожащей тишине вдруг откуда-то сверху отразились последние звуки этой мелодии, как бы возвратились, оттолкнувшись от облаков, как звуки скорби, звучавшие для тех, кто не успел дослушать, для всех тех, кто так хотел жить… и для того пианиста, который лег с этими звуками последним.

25.01.14. 02.35.

Он был очень маленький и очень смешной, тыкался своим теплым розовым пятачком мне в ладошки и как-то по-особенному похрюкивал, мне казалось что он на своем поросячье языке говорил, что ему очень хорошо со мной и все время заглядывал мне в глаза, как бы хотел что-то сказать или предлагал поиграть с ним, то ли в догонялки, то ли в прятки.

Он все время куда-то умудрялся спрятаться, то за корыто из которого ел, то за свою огромную маму, которая все время спала и во сне издавала такой громкий храп, что мне казалось, что крыша свинарника обрушится в любую минуту.

Каждое утро после завтрака, спрятав в кармане то корочку хлеба, то пол яблока, я бежала к своему другу и он встречал меня своим пофыркиванием и как-то приплясывал, приветствуя в предчувствии какого-нибудь угощения.

Я была тогда маленькой, девяти лет отроду, и мне казалось, что наша дружба будет бесконечной, я его очень любила.

… Мы с мамой поехали в город, покупать дедушке подарок на его день рождения. Когда мы вернулись, в доме собралось много гостей, мама и я торжественно подарили деду очень красивую большую, с красными петухами, кружку для чая, он очень обрадовался.

И тут бабушка всем объявила, что приготовила для деда главный подарок, пошла на кухню и вынесла на огромном противне моего любимого поросенка, он был запеченный, весь покрытый жареной корочкой, а глазки его были открытыми и они смотрели прямо в мои с какой-то особой скорбью и сожалением, и из них как мне показалось текли слезинки…

Я упала в обморок, потом у меня была истерика и поднялся жар. Я три дня пролежала в постели, а потом мама отвезла меня в город.

Больше в деревню я никогда не ездила, как только мама предлагала съездить к бабушке и деду, я опять падала в обморок.

26.01.14. 08.50.

Мы с моим другом Андрюхой, нам было лет по десять, поехали летом с его родителями к ним на дачу.

От города недалеко, километров тридцать, поселок Вырица, под Питером, но нам казалось, что это очень длинная и долгая дорога, сначала на автобусе, потом на электричке и еще пешком километра три, но мы все это мужественно терпели, так как знали, что там нас ждут замечательные дни.