Валерий Кузьмин - Вечерние окна Питера… (сборник)

Когда пятнадцать пронесло,
Я задрожала: гад двужильный…
А он все тискал, все мое,
На вид же был такой… не сильный.

Шестнадцать, чувствую, хана,
Семнадцать, счас наверно сдохну:
«Врубай светильник сатана,
Черт с ней с машиной, я усохну».

Включился свет – здоровый жлоб
Мне улыбался, аж светился…
«А где тот маленький урод?»,
И он немножко удивился.

«Какой? Плюгавый? Массовик?
Так он же с вечера на входе,
Он там билеты продает,
И очередь все не уходит».

На утро был мой день рожденья,
Никто не вспомнил, вот дела…
Жена, скользнув, как привиденье,
Собралась, быстренько ушла.

Подумал: может вспомнят дети,
Но в доме тихо как в гробу,
Оделся, съел, что не доели,
Такой вот праздник поутру.

К работе прибыл злой и хмурый,
И здесь такая ж тишина,
Коллеги – все такие дуры,
Не смотрят даже на меня!

Лишь секретарша догадалась,
С улыбкой нежной подошла,
«Иван Иваныч, кофе ваше,
И даже свежая икра».

Я весь расплылся, есть же люди,
В душе затеплел уголек,
Она тихонько прошептала:
«А может выпьем по чуток?

У нас здесь за углом кафешка».
И я пошел, врагам назло,
Мы с ней там выпили немножко,
И как-то сразу отлегло.

Потом, без всякого намека,
Она сказала: «Может нам
Продолжить праздник, здесь убого,
А у меня такой диван».

И я уж подогретый малость,
Конечно, все же праздник мой,
Да я и раньше был проказник,
И мы рванули к ней домой.

Диван, действительно, шикарный,
И на столе стоит вино,
Она сказала: «Я до ванны,
Переоденусь, чтоб легко».

Минуток пять как проскочило,
Дверь распахнулась, Бог ты мой,
Она с тортом ко мне входила,
И не одна,… с моей женой.

За ними дети, теща с братом,
Коллеги шумною толпой,
Друзья с шампанским и девчата
Махали радостно рукой.

А я лежал поверх дивана,
Прикрыв руками срамоту,
И про себя подумал сразу:
Уволю суку иль убью.

Рейс задержали, черт возьми,
Аэропорт, как заключение,
И парюсь здесь часа уж три,
Уже кончается терпение.

А рядом лысый мужичок,
На кресле, как на сковородке,
Видать, так хочет на толчок,
Но не с кем бросить свои шмотки.

«Друг, последи, пока схожу», —
Он прошептал, изнемогая,
«Беги дружок, посторожу,
Я здесь газетку полистаю».

И он исчез, как навсегда,
А может быть, запор замучил,
И просидев так три часа,
Я понял, что сгустились тучи…

Куда исчез тот пассажир,
Оставив мне одни заботы,
Вдруг в чемодане том тротил,
А он сулит одни невзгоды.

Я молча двинулся к менту,
Смотря назад с большой опаской,
И рассказал как на духу,
Мне не казалось это сказкой.

Тот почесал огромный лоб,
И матюгнулся ненароком,
«А как ты это приволок
Через посты? Тут пахнет сроком.

Давай в дежурку, в две руки,
Там разберемся, что не ваше,
Крестись, чтоб замолить грехи».
… Рубаха аж вспотела даже.

Когда открыли, Бог ты мой!
Немая сцена у наряда,
Там пачки евриков, толпой
Они рванули, вот досада.

Какой я был тогда дурак,
Нет, чтоб взглянуть и раствориться,
Сейчас бы пил такой коньяк,
Теперь осталось лишь молиться.

Они пихали кто куда,
Потом опомнились немного,
«Эй, ты придурок, ходь сюда,
Бери скорее, тут их много».

Я их засовывал в штаны,
И даже вроде за рубаху,
Когда проснулся, то трусы
От простыни распухли сразу.

Нас ночной перелет измотал полудрёмой,
Новый день не принёс ощущения тепла,
Питер жарил тридцаткой давно
незнакомой
На отлёте, а греки прохладой встречали
с утра.

Остров чуден, красив, море, как
обещали,
Полупуст правда пляж, немчура лишь
вокруг,
Из шезлонгов старушечьи ноги торчали,
Замыкая их отдых, но таков их досуг.

Тишина непривычна в сравнении с
Востоком,
Где так шумно и грязно, а здесь чистота,
И никто за тобой не бежит ненароком,
Ерунду предлагать, чтоб купили с лотка.