Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1

Очаровательною пантомимой
Любуясь, думал я: «Помолодей,
О сердце, язвы от страстных гвоздей
Другим, а не тебе, да идут мимо!»

Кощунственно я мыслил о любви,
Не зная близости чудесной встречи,
И вдруг увидел сердце все в крови.

Зовешь меня мечом небесной сечи?
Еще зовешь? На радость иль на бой
Веди меня! Я – твой, я – твой, я – твой!

Последний холод, первое тепло.
Смотрю не через пыльное стекло:
Собаки лают, учатся солдаты.

Как хлопья закоптелой, бурой ваты,
Буграми снег, а с крыш давно стекло.
Но почему так празднично светло?
Или весны не видел никогда ты?

Весну я знаю и любил немало,
Немало прошумело вешних вод,
Но сердце сонное не понимало.

Теперь во мне проснулось все, – и вот
Впервые кровь бежит по сети вен,
Впервые день весны благословен!

Зеленые, хитрые волны, со мной не лукавьте,
Честных объятий хочу я, старый пловец.
Мчите от берега прочь, песней забавьте.
Вокруг головы оплетите зеленый венец.

Вспененные гряды и зыби – морское похмелье!
Тело, что бури ковали, не нужно земле.
Акулы, акулы, любил я ваш плеск и веселье
В холодной, глубинной, зеленой, колдующей мгле.

Вы, белые чайки, отраден ваш лет замедленный,
Склонитесь, приникните ближе к холодным губам!
Акулы и чайки, на пир! Кудрявой короной
Увенчанный друг потрясает свой кубок червонный,
Где горькая кровь, что кипела по дальним морям.

Когда я пал так безнадежно низко,
Что взор Христа страшуся повстречать,—
Хочу рукой слабеющей достать
До ризы бедной нежного Франциска.

Как тленный глаз от солнечного диска
К его лучам спешит перебежать;
Когда – в разлуке – милой не обнять,
Так сладостна – любовная записка.

Друг робких душ, о младший брат Христов,
Ты не забыл ни пташек, ни волков,
Скитаясь меж бездонных лаззарони;

И даже злую плоть, что распинал,
В предсмертный час улыбкой ты ласкал,
Соединив пронзенные ладони.

Как сладко грезить мне, что, вспенив море,
Я посещу туманный Альбион,
Где состязались мудро виг и тори,
И даже бури ведали закон!

Мечтать в ночи о важном разговоре
Вестминстерских часов,– услыша звон,
И о гробнице в лавровом уборе,
Где имя гордое прочту: Мильтон.

А ниже – Бард, или еще: Свобода.
И ясен мир заморского народа,
И как приближен дальний этот край!

Бестрепетный, железный пуританин,
Я верую в твой возвращенный рай,
Где даже дух твой – вечный Англичанин.

На лоб твой геометра полагая
Венок из терний, – вещую печаль,
Смиряясь, усмирил ты, Блэз Паскаль!
Пусть бездны зев грозит тебе, зияя.

Пронзенная Десница всеблагая
Коснулась глаз твоих, и дальний Граль
Провидел ты и лобызал скрижаль,
Еще горячую огнем Синая.

А в час отдохновений и побед
Вручал тебе свой циркуль Архимед,
И дух живил предвечный Архитектор;

Склонясь к листу, ты числил и чертил,
Но под твоим пером малейший сектор
О таинстве распятий говорил.

Едва теснины дольние расторг
Твой жгучий глаз и в далях безымянных
Витал,– скажи, избранный от избранных,
Кто о тебе подъял последний торг?

Кто, охмелевший бездной Сведенборг,
Встречал тебя на скалах первозданных,—
Денница ли с изгибом уст желанных,
Сулящий в дар свой ледяной восторг?

Как отвечал ты Князю искушений,
Воздвигнутый горе, к иным кругам
В обители лазоревых видений?

Но голос твой, завещанный векам,
Звучит темно и глухо о святыне,
Как колокол затопленный в пучине.

Спеша из края в край в раскрашенной карете,
Как кожу гибкий змей, меняя имена
И жесты важные, – Маэстро и жена,
Лоренца лживая, несутся к дальней мете.