Евгений Долматовский - Последний поцелуй

Тысячелетняя загадка снов
Наукой современной приоткрыта.
Нашли механику ее основ —
Подкорковое преломленье быта.
Сны — это как дыхание, как пот.
Исследование мозга показало:
Не будет снов — и человек умрет,
Явь исчезает, если снов не стало.
Так, значит, чтобы жить, я обречен
В уюте книжном, на тигровой шкуре
Сто раз смотреть один и тот же сон —
Громаду гибели в миниатюре.
После гулянья с дочкой,
После дня
Важнейших споров в секции поэтов,
Гестаповец ко рву ведет меня,
Сейчас я упаду, свинца отведав.
…Я жить не смог бы, если бы порой
Не озарял мой сумрак сон второй:
Ты ласково склонилась надо мной,
Ладонью доброй губы остудила
И прошептала — не мечись, родной,
Все хорошо у нас,
Все — так, как было.
В значенье снов я веру потерял —
Согласно лженаучному заглавью
Ученым представляю материал
Несоответствия меж сном и явью.

Вы, женщины сороковых годов,
Родившиеся при Советской власти,
Средь вас я знаю многих гордых вдов,
Всегда молчащих о своем несчастье.
Не вышли замуж вновь не потому,
Что так легко в душевной жить пустыне:
Вы сохранили верность одному,
Погибшему на Волге иль в Берлине.

Рассказывали детям вы о нем,
Как о живом, веселом и крылатом.
И на своих плечах держали дом —
Он тесен был и латан-перелатан.
Ушли служить красавцы сыновья,
Вы на свиданье отпустили дочек.
Их вырастила добрая семья —
Не горестные руки одиночек.

Я скульпторов, что лепят монумент,
В котором воплощен Победы образ,
Прошу учесть среди ее примет
И эту невоинственную область
Улыбок строгих, книжек и корыт,
Где столько лет спокойно, величаво
Живет солдат, который был убит,
Его любовь, бессмертие и слава.

Да, есть еще курные избы,
Но до сих пор и люди есть,
Мечтающие —
в коммунизм бы
Курные избы перенесть.

Но для самих себя едва ли
Они вертят веретено.
Квартиры их к теплоцентрали
Подключены давным-давно.

Зато, надменны и спесивы,
Они решаются решать,
Кому лишь мачеха — Россия,
Тогда как им —
родная мать.

А кто им дал такое право?
Страданья дедов и отцов?
Добытая не ими слава
Иль цвет волос
в конце концов?

А ну, не прячься, отвечай-ка,
Посконным фартуком утрись,
Певец частушек с балалайкой
Из ресторана «Интурист»!

Зачем при всем честном народе,
Меняющем теченье рек,
Вы в русской ищете природе
Черты, застывшие навек?

Я был в соседнем полушарье,
И я вас огорчить могу:
И там цветы иван-да-марья
Легко пестреют на лугу.

Не в том Отечества отличье,
Не только в том —
скажу точней —
России древнее величье
В делах высотных наших дней.

Смешно рядить —
кто ей роднее,
Себя выпячивать притом,
Когда равны мы перед нею
И навсегда в долгу святом!

Еще когда мы были юными…
Точнее, с самой колыбели,
О людях мы светлее думали,
Чем есть они на самом деле.

Мы подрастали в детском садике,
Был каждый грамм пшена сосчитан.
Уже тогда красавцы всадники
Нас взяли под свою защиту.

Мы никому не разрешили бы
Упомянуть — хоть в кратком слове —
О том, что их шинели вшивые
И сабли в ржавых пятнах крови.

Благоговенье это детское
Мы пронесли сквозь бури века,
Влюбленные во все советское
И верящие в человека.

Вы скажете: а где же критика,
А где мученья и сомненья?
У атакующих спросите-ка
За пять минут до наступленья.

Нет, для сочувствия умильного
Своих устоев не нарушу:
В большом походе — право сильного
Боль не выпячивать наружу.

Пусть слабые пугливо мечутся,
В потемках тычутся без цели,
С мечтою нашей человечеству
Светлее жить — на самом деле.

Начало первой мировой войны…
Интеллигент в воротничке крахмальном
Глядит в припухшие глаза жены.
Он не был никогда таким печальным.
Что завтра? Трехлинейка и шинель,
На голове ученой блин с кокардой.
С отсрочкой безнадежна канитель,
И жизнь уже поставлена на карту.
И, вспоминая умершую дочь,
Он щурится стыдливо, близоруко.
Всего одна им остается ночь,
А там, быть может, вечная разлука.
Грозовый август… Туча мошкары
У лампы керосиновой на даче.
Вчерашний филин ухает из мглы,
Как будто пушек дальняя отдача.
В последней ночи, отданной двоим,
Слепая боль, глухая безнадежность.
И навсегда необходимо им
Запечатлеть свою любовь и нежность.
Мальчишка иль девчонка? Все равно,
Пусть будет! Не гадая, кто любимей,
Придумано уже, припасено
Ему и ей годящееся имя.
На станцию на дрожках чуть заря
Уедет рекрут, завершая повесть,
Последние часы боготворя,
К неотвратимой гибели готовясь.
Но пуля, что его еще найдет,
Отсрочена пока на четверть века.
В разгар весны на следующий год
Произойдет рожденье человека,
Которому сурово суждены —
О сбывшемся не мудрено пророчить —
А все ж, дай бог, чтоб только три войны,
Дай бог, чтоб только три последних ночи.