Михаил Айзенберг: Рассеянная масса

Хвостик маленький оранжев.
Ты не дятел, я не Дидель.
Кто вы, сударь? Надо раньше б
заглянуть в определитель.

Там в кустах твоя смешная
голова передвижная.
В голове передвижной
золотой туман сплошной.

Вечером в воскресение
небо – одно спасение —
гаснущее колеблется.
Звездочка еле теплится.
Вечером легче дышится.
Звездочка еле светится.
Пусть за меня распишется,
там за меня отметится.

Темнота, заполнившая разом
обод изумленного зрачка,
силится пугать последним часом
и не уступает новичка.

Облако, закрывшее луну.
Шире круг, а темнота просторней.
Корни страха, зрительные корни
трогают слепую глубину.

Раньше грома и ночного блеска,
раньше ливня, хлынувшего прямо,
распахнулась, закачалась рама,
в комнату шагнула занавеска,
открывая бледные на белом
виды оробевшего подлеска,
грифелем осыпанные, мелом.

Все они остались невредимы,
в слепнущем зрачке соединяя
несоединимые картины:
темная – подробная – цветная.

Облачный край, зачесанный редким гребнем.
Под горизонт – сияющая вода.
Мы на нее не смотрим, еще ослепнем.
Дальше уходим, может, придем когда.

Листья ольхи пучками на тонких нитях
мелко шуршат как ветхая чешуя.
Кто-то бежит вдоль моря —
и что он видит?
Видит саманный дом, где живет семья.

Заросшее травою озерцо
следит за комариной пляской.
День марлевой ложится на лицо,
а вечер влажною повязкой.

Перебеляя воздух, дождик-вязь
чуть сеется из вечного запаса.
И целый день, почти не шевелясь,
стоит его рассеянная масса.