Эдуард Асадов - Стихотворения

— Что же это вы, красавица, к Вере Инбер приехали, а вот ко мне зайти не желаете?

А она мне:

— А вам тоже укол какой-нибудь нужно сделать?

— Нет, — говорю, — укола мне не нужно, а вот пообщаться с такой милой барышней я бы с удовольствием пообщался.

Она улыбается и спрашивает:

— Так вы хотите, чтобы я к вам пришла?

— Хочу, голубушка, даже очень!

— Ну, хорошо, сейчас у меня времени нет, а вот завтра, если хотите, я к вам могу прийти, ну часов этак в пять или шесть вечера. Хотите?

— Ну, конечно, душенька, — говорю ей. — Я буду непременно ждать! Приходите! Только вы серьезно придете?

Она строго отвечает:

— А я вообще врать не люблю. Если сказала приду, значит, приду!

И вот завтра у меня будет, так сказать, с нею первое рандеву.

Говорит он как волгарь, чуточку окая. Отвечаю ему:

— Желаю успеха! Удачи вам превеликой!

— А что ты думаешь, — улыбается он, — не только поэтам нужны поклонницы, а и нам, прозаикам, тоже должно кое-что перепадать!

На этом расстались. Встречаемся на следующий день.

— Ну, как успехи, — спрашиваю его, — приходила красавица?

— Да приходить-то приходила… — как-то смущенно откликается он, — но вот насчет успехов сказать, пожалуй, ничего не получится.

— Ну, что есть, то есть, давайте как на духу.

— А чего мне скрывать, — улыбается Н. И., — раз обещал рассказать, надо рассказывать. Ну, пришла она ко мне, как и договорились. Я ей чайку предлагаю. Но она на чаек реагирует как-то не сильно.

— Так вы бы рюмочку предложили, — навожу я его на правильный путь.

— Ты так полагаешь? — озадаченно спрашивает Н. И.

— Полагаю, конечно. Ну кто же барышню без рюмочки приглашает? Только одни чудаки!

— Ну вот, Эдуард, значит, я такой чудак и есть. Насчет рюмки я не сообразил. Сплоховал, видно. Но тем не менее кое-какие эмоции все-таки стал проявлять. Ну, там ручку поцеловал. По кудрям, так сказать, погладил. А волосы у нее роскошные. Ну, а дальше, как водится, по коленочкам ладошкой прошелся. А она вдруг как-то деловито и спрашивает:

— Может быть, мне совсем раздеться? А я говорю:

— Ну что же, хорошо. Разденьтесь, пожалуйста!

Ну, она довольно быстро справилась со своей задачей. Благо, гардероб был не очень сложным. Платьице, лифчик да трусики. Вот и все хозяйство. И вот стоит она в чем мама родила посреди комнаты и с таким вызовом на меня смотрит. А фигурка, надо сказать, превосходная. Да и бюстик довольно приличный. Ну, я обошел вокруг нее раз, потом другой. По голенькой спинке погладил, потом по животику. А она стоит и молчит. А потом вдруг спрашивает:

— Это все?

Я говорю со вздохом:

— Да, все…

Тогда она начинает молча одеваться. Причем, что любопытно, начала с лифчика. Надевает его нарочно медленно. А все остальное продолжает вроде бы демонстрировать: дескать, смотри, время еще есть! Ну, а потом окончательно оделась и, ничего не говоря, вышла из комнаты. Вот и все наше свидание. Я громко хохочу, он неожиданно спрашивает:

— Слушай, Эдуард, как ты полагаешь, а вот придет она еще ко мне или нет?

Я смеюсь еще громче:

— Нет, милый мой, совершенно твердо могу сказать, что не придет!

— Ты так думаешь? — сокрушается он. — А почему бы ей не прийти?

Я давлюсь от смеха, потом говорю доброму ловеласу:

— Ну подумайте сами, милый мой друг! Зачем же она еще к вам придет? Ну за какою нуждою?! Бутылочку вы ей не поставили. Денег, как я понял, тоже не предложили. Я правильно говорю?

— Да, правильно, и денег тоже не подарил. Ну, а за что, если строго-то разобраться? Ничего же ведь не было?

— Как то есть за что? А за беспокойство и за стриптиз хотя бы! Ну, а то, что ничего не было, так это же не ее вина.

— Логично, — вздыхает он, — ну, а сколько, ты думаешь, надо было бы предложить?

— Не знаю, но не меньше четвертного, я полагаю.

— Так ты твердо убежден, что не придет больше?

— Твердо, абсолютно твердо. Вот увидите.

И оказался прав. Она не пришла. Нет на земле бескорыстной любви! Увы, увы…

С тем же Н. И. спустя две недели после истории с медсестрой из кардиологического санатория произошел еще один прелюбопытный и не очень, может быть, типичный случай. А точнее, произошел-то он не с ним, но он был, так сказать, живым свидетелем и даже в какой-то степени участником событий. А дело было так. Подходит ко мне в коридоре Н. И. и спрашивает:

— Послушай, Эдуард, а ты не знаешь, какую штуковину учинил вчера наш зарубежный гость из Монголии?

Я отвечаю:

— Нет, конечно, не знаю.

Но прежде чем я приведу его рассказ, необходимо пояснить, кто этот монгольский друг. Приехал в наш Дом творчества не то поэт, не то прозаик из Монголии, я подчеркиваю, не из нашей Бурятии, а из Улан-Батора. Небольшого роста коренастый здоровяк. Так сказать, потомственный сын степей. Жил он тихо и мирно, но начала одолевать его дума о женщине. Парень, повторяю, здоровенный, кровь с молоком, а вернее, с кумысом. И с каждым днем он все более и более наливается страстями и буреет от взгляда любой дамы и даже просто уборщицы, подметающей комнаты. Ну, а так как красотой он никакой не блещет: лицо круглое, как луна, глазки-щелочки, интеллект в лице не присутствует, то его фигура никаким образом прекрасный пол не волнует. А если добавить ко всему этому еще и очень плохой русский язык с большим монгольским акцентом и тяжелое сопение при взгляде на женщин, то и вообще разговор о каком-либо успехе моментально отпадал. Так вот, этот «сын степей» ходил по Дому творчества и маялся от неосуществленных вожделений. Теперь слово Н. И.