Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Рвутся слова, сплетаясь, ткутся песни-плакаты, —
Брошу я их сквозь решетку под кровлю крестьянской хаты,
А там их друзья подхватят, — сильней голосов раскаты,
И станет плакатом песня:
Кто снимет эти плакаты?

И песню признают люди, как будто сложили сами,
Как будто ее взрастили они под своими сердцами.
Не важно — кто песню создал, важнее — кто дал ей силу:
Товарищ — в могиле, а песня, как знамя, легла на могилу.

А смерть у самой кровати стоит и торопит глухо;
Ты видишь, я песню кончаю. Постой, подожди, старуха.
Ох, тяжко!.. В глазах темнеет… Костлявые руки сжаты.
Взлетели над селами песни!
Горят в вышине, как плакаты…

Голова ты моя нелегальная,
Конфискует тебя прокурор.
Твоя память совсем нелойяльная —
Потому над тобой и надзор.

Всё в тебе, голова, наизнанку —
Ты полна нецензурных идей.
Вспоминаешь о том нелегально,
Как легально терзают людей.

Кто ж о том тебе помнить позволил,
Как нас бросили в карцер в мороз,
Заковали нас, пятки кололи,
Скипидар лили силою в нос.

Как нас вешали вниз головами
И под ногти вгоняли иглу.
Отбивали печенку ногами,
Молотя на цементном полу.

Как купить нашу совесть; хотели,
Чтоб мы стали друзей предавать,
Чтоб шпионскою службой сумели
Свой мещанский покой охранять.

И поныне мы харкаем кровью,
Жжет нас боль незаживших рубцов,
Как на память о подвиге смотрим
Мы с любовью на след от оков.

Не старый инвалид со ржавым самопалом,
А точный пулемет глядит из-за стены;
И проволокой мы кругом оплетены,
И полицейский взор грозит нам острым жалом.

Ты — дух Бастилии, виденье феодала,
Возникшее из тьмы ненастною порой.
Бастилии — лишь там, где пошатнулся строй,
Где больше нет путей, где гибели начало.

Ты, новая Бастилия, не в силе
Укрыться от суда среди глухих болот.
Подступит и сюда разгневанный народ,
И славен будет час, когда тебя разбили.

Отсюда, где сдались лишь слабые душой
(Пусть маска с них спадет и лица их откроет),
Мы вступим в новый день и для грядущих строек
Сумеем послужить опорою стальной.

Как натянутый лук, до предела
Мысль моя напрягается снова.
Я хочу, чтоб к друзьям долетело
Это, может, последнее слово.

Простирается поле позора
За оградой глухой и высокой.
И штыки стерегут вкруг забора
Тайну двух краснокаменных блоков.
И не видно, как мы на рассвете
Тащим груз, обливаемся потом,
Как сознанье теряем под плетью
На тяжелых шоссейных тропах,
Как, повергнуты диким приказом,
По болоту, к вечерней поверке,
Мы ползем на локтях… Но ни разу
Не был дух наш в трясину повергнут.
Наша верность навеки нетленна.
Палачи! Нас ничто не сломило.
Вам трусливое слово измены
Пыткой вырвать у нас не под силу.
Выше дух незапятнанный, светлый,
Чтобы мужество не иссякало!
Пусть звенит моя песня победно,
Словно сталь боевого закала.

…Враг труды мои ценит, однако…
Он сполна мне готовит расплату.
Вижу тени Ванцетти и Сакко
И себя — их третьего брата…
Я достойно погибнуть сумею —
Так, как нас эти двое учили.
Выше, песня! Звени всё сильнее,
До конца не складывай крылья!

Воют ветры надсадно и хрипло
В мире, скованном стужей морозной…
Сердце стиснуто, нежность погибла.
Может, песню будить уже поздно?
Но пробился ручей говорливый,
Жадно дышит воскресшее поле,
И болотам понурым на диво
К нам весна заглянула в неволю,
Птичьим щебетом, радостным гулом
Раня сердце, будя, беспокоя…
И опять для борьбы всколыхнулось
Неуемное сердце людское,
То, что, полное веры и страсти,
Вечно бьется с неистовой силой.
Я покорно раскрыл его настежь,
Чтобы сердце заговорило.

В каземате над нарами скупо
Лампа светит, мерцая устало.
То не братьев замученных трупы,
Что под смертным лежат покрывалом,
То не воинов павших кладбище,
Хоть печальней надгробий солдатских
В головах именные таблички…
То обычный наш сон березняцкий.