Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Мы узнаем. Мы знаем всё вокруг:
Шипенье пуль и крик гортанный.
О, если бы перешагнул я вдруг
На серую траву экрана!

Не подвиги, не воинская слава!
И клятвы ни одной не произнесть!
К чужой земле, к чужим горячим травам
Прижаться грудью! Родина, ты здесь!

О, если бы… Но это только чудо!
О, если бы… Но это полотно!
Комок земли хотя бы взять оттуда,
Уж если мне там быть не суждено!

На берегу желтели доски,
И в ручейках краснела глина.
Река легла светло и плоско,
Кусты и небо опрокинув.

Она текла и не журчала,
В какую сторону — забыла.
И синий катер у причала
Одной чертою обводила.

Корму очерчивая тонко,
К бортам прижалась, как лекало.
И только темная воронка
Из-под руля вдруг выбегала.

И мне казалось, что сегодня
Так стройно этих струй движенье,
Что если бы убрали сходни —
Осталось бы их отраженье.

Двенадцать тысяч муравьев
Собрали зернышки плодов
И много разноцветных игл —
Музей готов.

Торчала кочка, а под ней,
У догнивающих корней,
Сто комнат и двухсветный зал,
И там видней —
Черники синенький плакат,
Суставы муравьиных лат,
Коронки челюстей, рога
Рядком лежат.

И стопки крыльев расписных,
И усики клопов лесных,
И пряжа тонких паутин
Лежат с весны.

Мешочки желтых мертвых тлей,
И в кубиках вишневый клей,
И в колокольчиках пыльца
Со всех полей.

Но странный есть один предмет,
Таких в музее больше нет.
Громадный конус, тяжкий вес
И странный цвет.

Стоит он, круглый, без конца,
Как бог, лишившийся лица,
И капли сохранивший вид,
Кусок свинца.

Здесь не узнают, как он тверд,
Какою силой он протерт
Сквозь пыль и ветер, ткань и кость
И шум аорт.

Как червь его безглазый грыз,
И в прахе он катился вниз,
И тонкий стебелек травы
Над ним повис.

Его катили через пыль
За сотни муравьиных миль.
И в поколеньях муравьев
Забылась быль
Микроскопических минут.

Сто поколений проживут,
А он, ужасный и простой,
Всё тут.

Геометрический предмет,
Но для него масштабов нет,
Как будто в этот мир внесен
С других планет.

Весной над кустиком терновым
Всю ночь просвищет соловей,
Но дремлет над гнездом готовым.
И нас порой замучит скука,
Мы не найдем в себе ни звука,
Хотим чего-то поновей…
А для меня безделье — мука.

Да просветит меня разлука
Печалью ласковой своей!

Мы на крутом остановились спуске,
Там, где упрям дороги поворот,
А склоны скользки и тропинки узки.

Невольно медлит робкий пешеход.
Спускается, за столбики хватаясь.
То вслух бранясь, то втайне усмехаясь,
Он еле подвигается вперед.
Он вдруг долину взором обведет
И замолчит. И хорошо вздохнет.

А перед ним отчетливей и шире
И неба край, синеющий вдали,
И дальние леса, и снежный берег Свири.

Там в бороздах чернеющей земли
Несется вьюга белыми клоками
Вдоль рельсовых путей и от костра к костру.
Оттуда шум работ машинными гудками
То долетит, то смолкнет на ветру.

Там бревна, как рассыпанные спички,
Там дымы, словно пух из птичьего гнезда,
И в шуме трудовом, как в братской перекличке,
К обрывам подбегают поезда.

Дымки паровиков белеют, отлетая,
Как будто, тая, отлетает звук,
И темной насыпи черта крутая
У берега очерчивает круг.

А за рекой просторно и отлого
Поднялся склон. О, зимняя краса!

Синеющая санная дорога
И сизые прозрачные леса.

Я был бы рад и зимнему туману,
Когда метель и паровозов дым
Покроют реку облаком густым,
Но думалось: и сам таким же стану,
Как эта даль, и ясным и простым.

Всё отдаленное мне представлялось рядом
И так отчетливо. Открыто. На виду.
Хотел бы я таким же чистым взглядом
Глядеть на всё, что на земле найду.

Родимый север мой! Не кинем мы друг друга,
И свежесть бодрую мы понесем с собой
И к морю запада, и на предгорья юга,
В спокойный труд и в беззаветный бой.
Кидай в лицо горстями снега, вьюга,
Шуми, метель, и наши песни пой.