Демьян Бедный - Том 2. Стихотворения 1917-1920

Мчалась пара… генералов –
«Уж Москва невдалеке».
Шел Деникин на пристяжке,
А Колчак – в кореннике.

Приступили к перепряжке,
Головой Колчак поник:
Он с Юденичем в пристяжке,
А Деникин – коренник.

Мы… Юденича загнали
И загнали Колчака,
Нынче, братцы, остается
Нам свалить коренника.

В вечернем сумраке
   Кривая улица.
Буржуй по улице
   Идет, сутулится.
Вперед посмотрит он,
   Назад оглянется,
К плакату каждому
   Руками тянется.
Движеньем яростным
   В одно мгновение
Тут он плакат сорвет,
   Там – объявление.
Утешен радостью,
   Увы, минутною,
Полна душа его
   Тревогой смутною:
«Ох, положеньице
   Ты буржуазное,
Что безысходное
   Да невылазное!»
Буржуй по улице
   Идет, сутулится.
В вечернем сумраке
   Кривая улица.

Фон-дер-Гольц в родном Берлине,
Он в Стамбуле – Гольц-паша,
Гетман Гольцев – в Украине.
Что ни день, то антраша.

Сколько красок в этом Фоне:
Все цвета на всякий вкус!
Фон-дер-гетман-Гольц в вагоне
Теребит «казацкий ус»!

«Мейне тапфере козакен –
Едер герое, курц унд гут [12].
Ошень смелий все воякен,
Алле габен дейтшер мут! [13]

Онэ орднунг… [14]бес парятка
Штэт [15]ди руссише… земля,
Ми поим своя лошатка
На московише Кремля!»

Шарлатану наши баре
Помогают во всю мочь.
Фон-дер-Гольц-пашу в бояре
Возвести они не прочь.

Это что! Прохвосты рады
Возвести его в цари:
«Лишь верни нам наши клады
И порядок водвори!»

Ждут «порядка» живоглоты.
Погодите, дайте срок.
С фон-дер-гетманской работы
Вам немалый будет прок:

Коль охоты нет расстаться
Вам с мечтою о царях,
Не пришлось бы (может статься)
С фон-дер-Гольцем вам болтаться
На московских фонарях!!

Буржуй одет «под пролетария».
   Безбожный прежде горожанин,
Он у отца у Истукария
   Теперь первейший прихожанин.

На голос звона колокольного
   Он нынче мчит, как угорелый,
И средь народа богомольного
   Он разговор ведет умелый.

Волк, под овечьей скрытый шкурою,
   Глаза молитвенно закатит,
На разговор с иною дурою
   По часу битому он тратит.

Попу, умильно руку чмокая,
   Подносит воду и кропило.
В глазах лукавых – скорбь глубокая
   «Как-кое время наступило!»

В руках – с яичко воробьиное
   Просфорка серая, сухая.
«И вот за это – пять с полтиною!» –
   Буржуй в толпе бубнит, вздыхая.

Толпа к просфоркам жадно тянется.
   Поп всем дает – дает просфорки,
Продаст просфорку и оглянется:
   Бумажек стопочки и горки!

Буржуй на паперти старается,
   Весь разрывается на части:
«За что Расея-мать карается?
   Дождемся ль мы законной власти?»

Всех взбудораживши вопросами,
   Он мчит домой к своей шкатулке
И… всю неделю папиросами
   Торгует в Банном переулке.

Ни достатка, ни порядка;
Ходит сам не свой Касьян:
У Касьяна есть лошадка,
Нету плуга и семян.

У Емели дует в щели.
С горя, бедный, будто пьян:
Плуг есть старый у Емели,
Нет лошадки и семян.

Злая грусть берет Нефеда,
Дед клянет весь белый свет:
Семена нашлись у деда,
Нет лошадки, плуга нет.

Повстречал Касьян Нефеда,
Подошел к ним Емельян.
Слово за слово – беседа
Завязалась у крестьян.

«Ох-ти, брат, не жизнь, а горе».
«Я вот стал совсем моща».
Все на том сошлися вскоре:
С горем биться сообща.

Что у всех имелось втуне,
То теперь слилось в одно:
Есть коммуна, а в коммуне –
Плуг, лошадка и зерно.

Дед с Касьяном поле пашет, –
С ними спаянный трудом,
Молотком Емеля машет,
Подновляя общий дом.

Труд не в труд, одна утеха,
Стал милее белый свет.
– Братцы, счастья и успеха!
Коммунарам мой привет!

Среди поэтов – я политик,
Среди политиков – поэт.
Пусть ужасается эстет
И пусть меня подобный критик
В прах разнесет, мне горя нет.
Я, братцы, знаю то, что знаю.
Эстету древний мил Парнас,
А для меня (верней для нас)
Милее путь к горе Синаю:
Парнас есть миф, Синай – закон,
И непреложный и суровый.
И на парнасский пустозвон
Есть у меня в ответ – готовый
Свой поэтический канон.
Сам государственник Платон,
Мудрец, безжалостный к поэтам
(За то, что все поэты врут),
Со мной бы не был очень крут.
Там, где закон: «Вся власть – Советам»,
Там не без пользы мой свисток,
Там я – сверчок неугомонный,
Усевшийся на свой законный
Неосуждаемый шесток.
Пусть я лишь грубый слух пленяю
Простых рабочих, мужиков,
Я это в честь себе вменяю,
Иных не надо мне венков.
Вот я поэт какого сорта,
И коль деревня видит черта
И склонна верить чудесам,
То черта вижу я и сам.
С детьми язык мой тоже детский,
И я, на черта сев верхом,
Хлещу его своим стихом.
Но: этот черт уже советский;
На нем клеймо не адских сфер,
А знак «Эс-Де» или «Эс-Эр»,
И в этом нет большого дива,
Про черта речь моя правдива.
Где суеверная толпа
Покорна голосу попа,
Там черт пойдет в попы, в монахи,
И я слыхал такие страхи,
Как некий черт везде сновал,
Вооружась крестом нагрудным,
И, промышляя делом блудным,
В лесу обитель основал,
Вошел в великую известность
И, соблазнивши всю окрестность,
Потом (для виду) опочил
И чин святого получил;
С мощами дьявольскими рака,
По слухам, и до наших дней,
Для душ, не вышедших из мрака,
Святыней служит, и пред ней,
Под звон призывно колокольный,
Народ толпится богомольный.