Демьян Бедный - Том 2. Стихотворения 1917-1920

Дьячок Кирилл да поп Ипат
У старенькой купели
      Под писк ребят
      Козлами пели.
Кто думал про детей, а батя – про отцов:
«Ужотко проучу я этих подлецов:
Довольно мне они, злодеи, насолили!
Церковный сенокос и поле поделили,
      На требы таксу завели…
Приходится сидеть, как раку на мели:
      Нет ни почету, ни доходу!»
С перекосившимся от злой усмешки ртом
      Поп ребятишек в воду
Стал погружать гуртом:
«Во имя… отца… и сына… и святого духа…
Крещаются младенцы: Голиндуха…
Ёвпл… Хуздазад… Турвон…
Лупп… Кирса… Сакердон…
Ексакостудиан… Проскудия… Коздоя…»
      Чрез полчаса
В деревне шум стоял от ругани и воя.
Ермил накинулся на кума, на Сысоя:
«Кого же ты носил крестить: дите аль пса?
Как допустил его назвать ты… Сакердоном?»,
   В другом конце сцепился Клим с Антоном:
«Как, ты сказал, зовут мальца?»
   На куме не было лица.
«Эк… сам… – уставился бедняк убитым взглядом
   На разъяренного отца. –
Как, бишь, его… Кума с попом стояла рядом…
   Эк… сам…»
«Что сам? Крестил аль что? Ты, леший, пьян!»
«Я? Пьян? Ни боже мой! – Кум жалко усмехнулся: –
А крестничка зовут: Эк… сам… кустом… Демьян!»
«Сам под кустом Демьян?! Ай, братцы! Он рехнулся!»
Пров кума своего на все лады честил:
«Ты ж где, подлец, – в лесу дите мне окрестил
      Аль у соседского овина?
      Как, повтори, зовут мальца?»
      «Ху… Хуздазад!»
«Что? Сам ты Хуздазад! Вон со двора, скотина!
      Неси дите назад!»
«Ай! – Кузькина жена в постели горько билась. –
Какого Ёвпла мне, кума, ты принесла?
Ёвпл!.. Лихоманка б вас до смерти затрясла!»
   У Сурина Наума
За Голиндуху так благодарили кума,
   Что, не сбежись народ на шум,
   Крестины век бы помнил кум.

«При чем тут кумовья? Опричь попа Ипата, –
Мне скажут, – ни одна душа не виновата».
Пожалуй, что и так. Хоть есть слушок, что поп,
Из кумовей попав кому-то под ослоп,
   Ссылаться пробовал на святцы,
Но… я при этом не был, братцы!

Была захвачена Самара
Ордой наемных палачей,
И меньшевик , боясь кошмара,
Не мог всю ночь сомкнуть очей;

Он молча наблюдал все ужасы разбоя
И как потом вели рабочих на расстрел.
Он так страдал… в сторонке стоя!
Он так критически… смотрел!

Был « новожизненец » – Суханов, натурально! –
Не в силах разобрать: кто прав, кто виноват!
И с миной сладенькой, настроенный нейтрально,
Пил мирно кофеек и кутался в халат.

И лишь один эсер – отменно-черной масти! –
На некий краткий срок дорвавшийся до власти,
Гнул твердо линию свою.
И не чета ему лукавых два красавца.
– За одного открытого мерзавца
Охотно я двух тайных отдаю!

С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике.
Жена Панфила – бестолкова:
Души не чает в старике.
Француз учтив и деликатен,
Так обходителен, приятен,
Поет у ней перед дверьми:
«Reveillez-vous, belle endormie!»
Муж не нахвалится французом:
«Мосье Трике, нотр бон ами!
Еще французы не в Перми?
Когда ж сольемся мы с Союзом?
Как наше дело?» – «О, шарман!
Мы захватили весь Мурман!»