Николай Векшин - Стишки и в шутку и всерьез

Слепы мы все от рожденья до смерти,
Тычемся словно слепые щенки.
Лики чужие плывут в круговерти,
Не помогают монокль и очки.

Пялимся, тужимся пристальным взором,
Чтоб за витриной почувствовать дар.
Глазки и губки, бюстгальтер с узором…
Мы лицезреем лишь внешний товар.

Мимика, жесты, слова и молчанье
В образе милом нас вводят в обман.
Чувственность, вдруг окатив колыханьем,
Всех загоняет в любовный туман.

Вскоре прозренье реальностью входит.
Гневом пылает взаимность обид.
Мы от прозренья к презренью приходим,
Пеплом развеяв страдания стыд.

Я больше не поверю никому,
Не потому, что верить это глупо.
А просто не охота самому
В петлях надежды стать живущим трупом.

Жил на свете славненький Дракоша.
Был он шибко тихий, милый и хороший.

В ВУЗе дюже умным слыл, неслабым эрудитом.
Вскоре стал ученым, прогрессивным, знаменитым.

Встретилась ему прекрасная принцесса.
Втрескался он так, что не находит себе места.

Ходит наш Дракоша, словно пьяный бобик;
Сделался задумчив, грустно морщит лобик;

Пышет жаром и вздыхает от любви истомы.
Прочие симптомы каждому знакомы.

А принцесса-дива молвит так игриво:
«Слишком ухажерчик страшный, не красивый».

И ушла принцесса в солнечные дали.
И погиб Дракоша. Сдох он от печали.

А у басни этой есть мораль простая:
Если ты Дракоша, убежит любая.

Да, умирают телом люди все,
И даже гении, живущие как боги.
Бессмертна мысль, дарующая свет,
И дух, глядящий ввысь, а не под ноги.

В левую руку возьму я привычную клавку,
В правую – мышку и в комнате выключу свет.
Не привлекают меня ни авто, ни бутылка.
Я у компьютера в рабстве уже много лет.
Щелкну по клавише, словно курком, весь на взводе,
Стр е лки забью и двоично ускорю игру.
Стал я как гений: велик, всемогущ и свободен.
Байтово-битно я насмерть врагов замочу!

Жениться —
Это вам не в бане помыться.

Если уж жениться,
То на такой, чтоб не хотелось застрелиться.

Монах с монахиней поженились,
Да вдвоем и утопились.

Я женщину славлю, которая есть,
Но трижды – которая будет!

На даче Пчелка варенье варит,
Свой бюст открывши для Трутня взора.
А тот пыхтит и слюнки пускает,
Забыв обо всём, даже про Рабиндраната Тагора.

Жужжит тревожная пчела.
Она меня весь день кусала.
И в ночь не спит, хотя устала,
Зудит и в брюшке прячет жало,
И машет крылышками, тля.

Она слюною брызжет зря
И что есть сил меня ругает,
Себя же – эльфой представляет,
Возмущена, изнемогает,
Нектаром дышит на меня.

Она пищит, что я ленив,
Что глуп, как трутень, молчалив,
Нерасторопен, некрасив
И почему-то не ревнив,
И подозрительно спокоен.

Возможно, я неладно скроен,
Неповоротлив, не достоин
Ее – принцессы! Нам обоим
Нет счастья. Жаль, что я не воин;
Я отвернулся и – заснул.

А пчелка рухнула на стул
В усталом тихом утомленье
От безнадеги невезенья.
Теперь – конец стихотворенью.
Мораль я ловко развернул…

Основа жизни не квадрат, не круг,
Не треугольник, эллипс иль диагональ.
Всему основа среди всех фигур —
Великая безликая спираль.

Земля и та – закручена, петляет,
Пружинкою пронизывает даль.
Так геометрию евклидову шутя ниспровергает
Великая насмешница спираль.

И жизнь моя похожа на спираль:
В который раз на грабли наступая,
Я думаю, что вот он, вот он мой Грааль!
И по виткам наверх ползу, в трудах изнемогая.

За всё благодаря упругую спираль,
В бутылку вновь я штопор загоняю.
И вновь мне грезится таинственная даль,
И снова жизнь с улыбкой принимаю.

У кого язык сладок,
Тот на пакости падок.