Николай Векшин - Стишки и в шутку и всерьез

Изливается струя
Многократно вновь и вновь.
Я не понял ни…фига.
Может, это про любовь?

По Канавке, по Канавке
Конопля растет, не травка.
И поэтому в Канавке
День и ночь – народу давка.
Молодухи и старухи
Ковыряют свои ухи.
И сипят в щелях сипухи,
В шею лезут словно мухи.
В мае тут метет метель,
А в горах уже апрель!

Тебя пытался я ласкать.
Меня ты стала полоскать.
Стенания в ночи тихи.
Закончил я свои стихи.

Смех взорвался как граната,
Ноги – мягкие как вата.
Руки тянет ввысь листва.
Вдруг разверзлись небеса.
Сад играет без оград.
Облака плывут назад.
По земле бредет поэт,
Сочиняет на обед.

Распоясался я, замусолил тебя поцелуем.
Моя карма встревожила чакру твою.
На снегу среди роз гильотина меня четвертует.
А пока я в бреду на кресте родником от стиха хохочу!

Поэту диктовала муза.
Душа набухла тяжким грузом.
Он рвал бумагу, всех терзал.
И рухнул стих. Таков финал.

Пойма клеверная голубым алела.
И застряла мысль среди коряг.
Тряпка в снеге б и нтом леденела.
Вроде – про любовь? Или не так?

«И мозг кипящий»?
Это перл! Сплетенье слов
Дает финал, увы, ужасный:
Кипеть – опасно это для мозгов!

Да нет у этой Жаны Фриськи
Ни голоса, ни попы и ни сиськи!

Ты стоишь предо мной
С преогромною… звездой.
Я себя утопил в твоём теле.
Мы ведь ангелы этой весенней весной.

Шагают ноги по душе,
Калина красная белеет,
Поэт здесь душит сам себя,
Глаза отдельно стекленеют.

Вогнав вирус нот прям куда-то под сердце,
Которое треснуло вдруг,
Поэт вознесс я целиком в поднебесье,
И люди вздохнули вокруг.

Вот повезло солдату, счастье навалилось!
Одна горячая мадам над ним всю ночь трудилась.
Всё порвала на нём, взасос зацеловала.
Солдат мужчиной утром встал.
Поэта – как и не бывало.

Коктебель. Жаркий день. Это вроде бы Крым.
Но каким языком мы о нем говорим?
Променад, канотье и наяд антураж…
Вы в Париже, мадам? Уберите плюмаж!

Ну, раздевайтесь. Дыш и те, милашка, поглубже.
Трубку вставляю, хоть глаз в Ваши поры въедается.
Голову суньте сюда. И представьте, что Вы сейчас с мужем!
Что говорите? Ах, муж – импотент!? Но он хоть старается?

…А ты род и ла б мне тогда
Младенцев – тройню сразу!
И я б им попки подтирал
По твоему приказу!

Товарняк под откос залетел на крутом повороте,
Потому что инцест приключился, к несчастью,
в соседних вагонах.
Машинист возжелал соблазнить проводницу. Уроды!
Снесло крышу у них. Пассажиры остались голыми на перронах.

Поцелуйное орошение
Разрыванием обеспардонилось.
Порождалось пиитом стенание.
Наказание слов обезумелось.

Зеркала, зеркала, зеркала,
Отразите меня, отразите.
Я пою, я пою, я пою.
Зеркалами зеркальность узрите.
Зеркала вы мои, зеркала,
Вы меня, лишь меня, отразите.
А пока, а пока, а пока,
Вы мой стих, вы мой стих, извините.

С характерным звуком
снимаю
Штаны и подтяжки.
Привычно
– задницей —
плюхаюсь попой
на новый диван.
Вот и квакнулся день.
Залетела в окошко
букашка,
И, ударившись в лоб,
расколола
его набекрень.

Шизый выпасть снял роголку
На кочуме близ салазки.
Он учистил клювик слизнем,
Наблеснув русалчим кузем.
Эти присказки указкой
Тыкнуть в жабу бы, щек о ча.
И ужо тады марашки заморочат
Леших кур.
Облюбив постелью тюлем
На потешном сеновале,
Заслюнявился кудлато
Снигель – чудель светлякатый.

Упал поэт. Не встал он как герой.
К ногам своим же собственным свалился.
Что слава? Слава – дым! А значит – не дыми собой.
Прославься тем, что просто застрелился!

Стоя, весь в слезах, думая о ней,
Промелькнула ночь и нач а лся день.
Ты пошел к другой, прямо на кровать.
Я гляжу в окно, чтобы сочинять.
Выстрелят глаза на тебя в упор.
Раззудись рука! Будет хорошо.
Оголю плечо. Тут интриги нет.
Я горю от чувств. Приходи ко мне!