Федор Сологуб - Стихи о вампирах (сборник)

Только забелели поутру окошки,
Мне метнулись в очи пакостные хари.
На конце тесемки профиль дикой кошки,
Тупоносой, хищной и щекатой твари.

Хвост, копытца, рожки мреют на комоде,
Смутен зыбкий очерк молодого черта.
Нарядился бедный по последней моде,
И цветок алеет в сюртуке у борта.

Выхожу из спальни, – три коробки спичек
Прямо в нос мне тычет генерал сердитый,
И за ним мордашки розовых певичек.
Скоком вверх помчался генерал со свитой.

В сад иду поспешно, – машет мне дубинкой
За колючей елкой старичок лохматый.
Карлик, строя рожи, пробежал тропинкой,
Рыжий, красноносый, весь пропахший мятой.

Все, чего не надо, что с дремучей ночи
Мне метнулось в очи, я гоню аминем.
Завизжали твари хором, что есть мочи:
«Так и быть, до ночи мы тебя покинем!»

Сатанята в моей комнате живут.
Я тихонько призову их, – прибегут.

Хорошо, что у меня работ не просят,
А живут со мной всегда, меня не бросят.

Вкруг меня обсядут, ждут, чтоб рассказал,
Что я в жизни видел, что переживал.

Говорю им были дней, давно минувших,
Повесть долгую мечтаний обманувших;

А потом они начнут и свой рассказ,
Не стесняются ничуть своих проказ.

В людях столько зла, что часто сатаненок
Вдруг заплачет, как обиженный ребенок.

Не милы им люди так же, как и мне.
Им со мной побыть приятно в тишине.

Уж привыкли, знают – я их не обижу,
Улыбнусь, когда их рожицы увижу.

Почитаю им порой мои стихи
И услышу ахи, охи и хи-хи.

Скажут мне: «Таких стихов не надо людям,
А вот мы тебя охотно слушать будем».

Да и проза им занятна и мила:
Как на свете Лиза-барышня жила,

Как у нас очаровательны печали,
Как невесты мудрые Христа встречали,

Как пути нашли в Эммаус и в Дамаск,
Расточая море слез и море ласк.

На весенней проталинке
За вечерней молитвою – маленький
Попик болотный виднеется.
Ветхая ряска над кочкой
Чернеется
Чуть заметною точкой.

И в безбурности зорь красноватых
Не видать чертенят бесноватых,
Но вечерняя прелесть
Увила вкруг него свои тонкие руки.
Предзакатные звуки…
Легкий шелест.

Тихонько он молится,
Улыбается, клонится,
Приподняв свою шляпу.
И лягушке хромой, ковыляющей,
Травой исцеляющей
Перевяжет болящую лапу.

Перекрестит и пустит гулять:
– Вот, ступай в родимую гать.
– Душа моя рада
– Всякому гаду
– И всякому зверю
– И о всякой вере.

И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что клонится,
За больную звериную лапу,
И за римского папу. —

Не бойся пучины тряской,
Спасет тебя черная ряска.

На весеннем пути в теремок
Перелетный вспорхнул ветерок,
Прозвенел золотой голосок.
Постояла она у крыльца,
Поискала дверного кольца,
И поднять не посмела лица.

И ушла в синеватую даль,
Где дымилась весенняя таль,
Где кружилась над лесом печаль.

Там – в березовом дальнем кругу —
Старикашка сгибал из березы дугу
И приметил ее на лугу.

Закричал и запрыгал на пне:
– Ты, красавица, верно, ко мне!
– Стосковалась в своей тишине!

За корявые пальцы взялась,
С бородою зеленой сплелась
И с туманом лесным поднялась.

Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном.

Она веселой невестой была.
Но смерть пришла. Она умерла.

И старая мать погребла ее тут.
Но церковь упала в зацветший пруд.

Над зыбью самых глубоких мест
Плывет один неподвижный крест.

Миновали сотни и сотни лет,
А в старом доме юности нет.

И в доме, уставшем юности ждать,
Одна осталась старая мать.

Старуха вдевает нити в иглу.
Тени нитей дрожат на светлом полу.

Тихо как будет. Светло как было.
И счет годин старуха забыла.

Как мир, стара, как лунь, седа.
Никогда не умрет, никогда, никогда.