Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

В мое сердце спускается вечер, томительный, длинный.
Тихо в сердце, и жалко мне жизни, и жалко мне дня,
Будто шел я напрасно по рощам, горам и долинам,
Мимо пропасти темной, веселую песню храня.

Мой неведомый друг, путешественник юный, весенний,
Я не видел лица твоего, я не знаю, кто ты, —
Знай, что каждый наш час и что каждый наш миг — это семя,
Из которого злые и добрые всходят цветы.

Охраняй лучезарный цветок и побег его каждый,
Выкорчевывай с корнем колючий и злобный бурьян,
Полюби чистоту — и воды, утоляющей жажду,
И горячих сердец, презирающих низкий обман.

Отражения о́блака, малой травинки во взоре —
Только раз тебе посланы, больше не будет таких!
Звуки, линии, краски сменяются волнами в море,
Так не думай, что много еще повстречается их!

Жаль мне, жаль мне того, что со мной и вокруг меня плыло,
Тех, кого я любил, что осталось давно позади.
Берегись, юный друг, чтобы сердце твое не остыло!
Лучше боль, лучше гнев, чем холодное сердце в груди!

Как прислушаюсь — будто в тиши голосам чьим-то внемлю,
Оглянусь — еле вижу тропинку средь чащи лесной…
И когда, милый сын мой, покину я бренную землю,
Ты возьми и, как песнь, понеси не допетое мной!..

В тумане рос далекий Ленинград.
Мы все смотрели из окна вагона,
С невыразимой болью замечая
Следы войны, зловещей, как кошмар:
Везде воронки круглые с водою,
Невинно голубеющею там,
Где смерть еще недавно ликовала;
Повсюду кучи кирпича и камня
Там, где стояли стройные дома;
Одни лишь трубы заводские грустно
Среди пожарищ черных возвышались,—
Вот всё, что нам оставила рука
Насильника, злодея и убийцы.
А сколько здесь легло родных людей,
Прекрасных, смелых, честных, молодых,
В стенании предсмертном и в мученьях,
И сколько ран и сколько слез горючих
Ты, мать-земля прещедрая, узнала
И сколько крови приняла в себя!
Так думал я, так думали мы все.
Но кто-то вдруг открыл окно вагона —
И свежести отрадное дыханье
Нам остудило сумрачные лбы.
И вслед за этим дуновеньем свежим
Звонки и трели светлые влетели:
То жаворонки, устремись в лазурь,
Трезвонили в безумном забытьи,—
Нет, то сама весна играла, пела
Над пеплом и над тишиной руин,
Травою застилаючи воронки,
Зеленые курчавила поля
Среди немых, обугленных столбов!
И мы тогда увидели людей —
Они взрыхляли заступами землю,—
И стройных женщин и подростков славных,
И услыхали голоса ребячьи,
Что наших нам напомнили детей,
И все заулыбались мы тайком,
И кто-то как бы про себя заметил:
«Ишь пострелята! Славно как распелись!»

Где Пушкин и Мицкевич в оны дни,
Одним плащом укрытые, стояли
В ту петербургскую сырую ночь
И меж собой вели ту речь, какой
Рука людей для нас не записала,
Где юный друг Жуковского, Брюллова,
Враг неустанный зла и тирании,
Художник крепостной, родной Тарас,
Не раз сидел в раздумий печальном, —
Он высится, как властелин веков,
На вздыбленном над бездною коне,
Простерший гордо руку над Невою,
Он, Медный всадник, царь могучий Петр,
Труд Фальконета, Пушкина виденье
И красота и слава Петербурга,
Который вырос в дивный Ленинград!

Когда же вражья буря налетела,
Ломая и уничтожая всё,
Что созидал народный труд и гений,
В работе и в сраженьях ленинградцы
И о тебе заботились в ту пору —
От вражьих глаз, от бомб и от снарядов
Они тебя хранили; сберегая,
Укрыли так, как мать лишь укрывает
Свое дитя от бед и от болезней,
От злого ветра, от недобрых глаз.
Ты, Медный всадник, что привык так грозно
Стоять застывшей бурею над миром,
Надолго ими был укрыт во мрак,
И только слышал ты, как над тобою
Две силы бьются в смертном поединке,
Как гром гремит и свищет дождь свинцовый.

Но вновь погожие настали дни —
И вырос ты в спокойном их сиянье,
Как символ силы, гордой красоты.
Бессмертная позеленела бронза,
Но та же строгость линий, что и прежде,
Спокойствие всё то же и стремленье
Нас восхищают. А вокруг идет
Работа. Плотник саардамский взял
Топор свой в руки, чтоб начать работу
Восстановленья… Нет! То ленинградка
Возводит стены, тешет, носит камни,
Сама вставляет выбитые стекла,
Чтоб город Ленина над миром встал
В своем великолепье несказанном.
А дети Ленинграда, что на лицах
Еще хранят тень голода и страха,
Вокруг подножья Всадника резвятся,
Как воробьи… Бессмертен Ленинград!