Дмитрий Быков - Ясно. Новые стихи и письма счастья

Боги леса, костра и маниоки
Плачут, плачут с ними в обнимку:
Кто бы во дни их величья
Разрешил им такое снисхожденье?

– Простите нас, темные люди,
А мы-то еще на вас сердились,
Карали вас за всякую мелочь
Неумелою отеческой карой!

А теперь запрягли вас в машины,
Погнали в подземные шахты;
Кровь земли выпускают наружу,
Кости дробят и вынимают.

А богов очага и охоты
Отнесли и бросили в чаще;
Вы приносите им приношенья,
А они ничего не могут.

Знаем мы, малые боги,
Боги леса, ручья и маниоки:
Вас погубят белые люди,
А потом перебьют друг друга,

Крест упадет, подломившись,
Шахты зарастут, обезлюдев,
На машинах вырастет плесень,
В жилищах поселятся гиены,

И останутся малые боги
На земле, где всегда они были:
Никто их не выбросил в чащу,
Никто не принесет приношений.

Не рвусь заканчивать то, что начато.
Живу, поденствуя и пасясь.
Сижу, читаю Терри Пратчетта
Или раскладываю пасьянс.

Муза дремлет, а чуть разбудишь ее —
Мямлит вяло, без куражу,
Потому что близкое будущее
Отменит все, что я скажу.

Я бы, может, и рад остаться там —
В прочном прошлом, еще живом, —
Но о семье писать в шестнадцатом?
А о войне – в сороковом?

Сюжет и прочая рутина,
Какую терпели до поры,
Всем сразу сделалась противна —
Как перед цунами мыть полы.

И лишь иногда, родные вы мои,
Кой-как нащупывая ритм,
Я думаю, что если б вымыли…
Как эта мысль меня томит!

Такая льстивая, заманчивая,
Такая мерзостно-моя —
Что, зарифмовывая и заканчивая,
Я кое-как свожу края.

Едет почва, трещит коновязь,
Сам смущаюсь и бешусь.
Пойти немедля сделать что-нибудь.
Хоть эту чушь.

Вынь из меня все это – и что останется?
Скучная жизнь поэта, брюзга и странница.
Эта строка из Бродского, та из Ибсена —
Что моего тут, собственно? Где я истинный?
Сетью цитат опутанный ум ученого,
Биомодель компьютера, в сеть включенного.
Мерзлый автобус тащится по окраине,
Каждая мелочь плачется о хозяине,
Улиц недвижность идолья, камни, выдолбы…
Если бы их не видел я – что я видел бы?
Двинемся вспять – и что вы там раскопаете,
Кроме желанья спать и культурной памяти?
Снежно-тускла, останется мне за вычетом
Только тоска – такого бы я не вычитал.

Впрочем, ночные земли – и эта самая —
Залиты льдом не тем ли, что и тоска моя?
Что́ этот вечер, как не пейзаж души моей,
Силою речи на целый квартал расширенный?
Всюду ее отраженья, друзья и сверстники,
Всюду ее продолженье другими средствами.
Звезды, проезд Столетова, тихий пьяница.
Вычесть меня из этого – что останется?

У бывших есть манера манерная —
Дорисовать последний штрих:
Не у моих – у всех, наверное,—
Но я ручаюсь за моих.

Предлог изыскивается быстренько,
Каким бы хлипким ни казался,
И начинается мини-выставка
Побед народного хозяйства.

Вот наши дети, наши розы,
Ни тени злости и вражды.
Читатель ждет уж рифмы «слезы».
Ты тоже ждешь. Ну ладно, жди.

А тут у нас гараж, как видишь, —
Мужнин джип, моя «рено»…
Ты скажешь ей: отлично выглядишь.
Она в ответ: немудрено.

Тут время взору опуститься,
Чтоб суть была обнажена:
Намек стыдливого бесстыдства,
Покорно-страстная жена.

И тон твой ласков и участлив,
Как безмятежный окоем:
– Надеюсь, ты еще будешь счастлив,
Как я в отсутствии твоем.

Боюсь, в мое последнее лето,
Подведя меня к рубежу,
Мир скажет мне примерно это,
И вот что я ему скажу:

– Да, я и впрямь тебе не годился
И первым это уразумел.
Я нарушал твое единство
И ничего не давал взамен.

Заметь, с объятий твоих настырных
Я все же стряс пристойный стих,
Не меньше сотни строк нестыдных,
Простынных, стылых и простых.

А эти розы и акация,
Свет рябой, прибой голубой —
Вполне пристойная компенсация
За то, что я уже не с тобой.

Продираясь через эту черствую,
Неподвижную весну,
Кто-то спит во мне, пока я бодрствую,
Бодрствует, пока я сплю.