Низами Гянджеви: Искандер-наме

Описавший престол, и венцы и уборы,
Начал так: славный царь, все прельщающий взоры,
В некий день, полный неги, среди опахал
От превратностей рока в тиши отдыхал.
То с пустой был он чашей, то, лалом играя,
Наполнялась та чаша до самого края.
Был он мудрости друг. Был он знанью сродни.
Мудрецы были с ним. Не хмелели они.
И, внимая звучанью различного лада,
Разрешать все вопросы была их услада.
Искендеру, сидевшему с чашей вина,
Толковал звездочет всех светил письмена.
И сверкали все чаши, как в молнийном блеске.
В винах сладость была, и веселье — в их плеске
У внимающих струнам кружились умы
И от песен полны были сладостной тьмы.
Слезы чаш воскрешали печали, и стона
Был исполнен сладчайший напев органон;
О смычки! От их сладких ударов смогло
Переполниться влагой сухое русло.
И в чертоге, который от края до края
Был в цветах, словно сад благодатного рая,
Искендер-повелитель, хранимый судьбой,
Возвышался, как месяц в ночи голубой.
Появился гонец, послан Дарием. Словом
Он владел, был он знатен, казался готовым
На почтительность. Выполнив рабский поклон,
Восхвалил Искендера и Дария он.
И румийца прославив и блеск его сана,
Начал он излагать пожеланья Ирана.
«Дарий шлет свой привет, — он промолвил, — и царь
Просит дани, ему посылавшейся встарь.
Почему ожерелья, венцы и каменья
К нам отправить опять не дал ты повеленья?
Или немощь увидел ты в наших делах,
Что оставил тебя твой почтительный страх?
Ты к былому вернись. Наш указ тебе ведом.
Приведет тебя спесь к неожиданным бедам».
Запылал Искендер… И, внезапен и яр,
Пламень сердца словам да неистовый жар.
Так царя Искендера нахмурились брови,
Что посланец запнулся на прерванном слове, —
И, увидев такой непредвиденный гнев,
Он с трепещущим сердцем стоял, побледнев.
Лютым жаром охвачен был царь, и досаду
Изливая, рассудка забыл он преграду.
Много слов он сказал, устрашивших гонца,
Как порой говорит обладатель венца.
У кого есть решенья благая основа, —
Тот, забывшись, не скажет излишнего слова
Если можешь ты в ярости сдерживать речь, —
От врагов ты сумеешь себя уберечь.
Хоть бы в речь свою вплел ты слова величанья,
Все же речь твоя будет опасней молчанья.
Ведь «язык твой из мяса, — я слышал слова, —
Из железа — клинок». Поговорка права.
Коль не прячешь ты гнева, горящего в жилах,
То себя самого охранять ты не в силах.
Некий муж, что от Кея вел славный свой род,
Описал всех событий стремительный ход:
В дни, когда драгоценности, шлемы, престолы
Посылались из Рума в иранские долы,
Золотое яйцо, это ведал посол,
Меж даров жадный Дарий однажды нашел.
И ковер, шитый золотом, послан был тоже, —
Тот ковер, что казался всех кладов дороже.
И лишь поднял гонец слов настойчивых меч
И о дани былой вновь повел свою речь,
Закричал повелитель всех смертных созданий:
«У всеславного льва ты потребовал дани!
Все иначе пошло! Дней не стало былых!
Нет уж более в гнездах яиц золотых!
И ковры эти древние свернуты роком!
Не мечтай, что былое вернешь ненароком!
Не всегда из горы добывают рубин,
Мир — то в мире, то — в громе военных годин.
Длить заносчивой речи тебе не пристало!
Иль желаешь, чтоб снова железо блистало?
Счастлив будь, что мечом я железным твой трон
И не тронул, — что все еще держится он!
Если, выйдя на Зинджей поспешным походом,
Не подверг твое царство я бранным невзгодам, —
Ты, довольно сокровищ приняв от меня,
Должен дать мне покой! Или с этого дня
Буду мыслить о схватке вседневно, всечасно.
Не влеки меня к этому! Это опасно.
Я отрину любовь! Узришь ты, побледнев,
Мою грозную власть, мой играющий гнев!
Иль забыто тобою, безумным владыкой,
Что за головы снес я в пустыне великой,
И в какие пределы водил я войска,
И каких силачей бьет вот эта рука?
Тот, кто слал тебе в дар и венцы и каменья,
Не пошлет тебе дани, как знак униженья.
Меч египетский мой ты увидишь, — не дань!
Ты о золоте, царь, говорить перестань.
В неоглядную даль я простер свои длани,
Только равный с меня мог бы требовать дани!
Грозной смуты не сей, своей спеси не дли, —
Или станешь бедой для иранской земли.
Тебе мир и покой и достаток подарен, —
Так не будь за блага эти неблагодарен.
Сохрани свой Иран, пожалей свои дни,
Мысли праздные быстрым пером зачеркни.
Ты за данью послал, — труд свершил ты напрасный,
С властным ты говоришь, — будь почтителен, властный»
Это выслушав слово, иранский посол
Позабыл пожеланье, с которым пришел.
В своем сердце почувствовав тяжкую рану,
Он сейчас же помчался к родному Ирану.
И когда у престола отчет был им дан,
Он увидел: высокий сгибается стан.
И гонца устрашил своим яростным криком
Грозный Дарий, вскипевший во гневе великом.
«Он мне равен! Он Дарию равен? О нет!
С его именем нету на свете монет».
Столько злости и жгло и терзало владыку,
Что желтело лицо у внимавшего крику.
Но со смехом внезапным царь вымолвил;«Вот
Что решился творить голубой небосвод:
Дел, подобных сему, свет не видывал встаре.
Искендер захотел, чтоб унизился Дарий!
Искендер!.. Хоть бы Кафские встали хребты!
Кто взнесется, скажи, до моей высоты?
Хочет мошка с орлом состязаться! На горе!
Он — мельчайшая капля, я — мощное море!»
И немедля посла вновь отправивши в Рум,
Стал ответа он ждать, был он тих и угрюм.
Он и мяч и човган дал в дорогу вельможе,
Хмурясь, мерку кунжута послал он с ним тоже.
Тайну этого дара открыл он послу,
И зажгла злая радость очей его мглу.
И посол вновь помчался знакомой дорогой,
Чтоб исполнить, что следует, с точностью строгой.
Но когда пред румийским предстал он царем,
Весь он вспыхнул в смущенье нежданным огнем..
И, чело опустив, он склонился с поклоном
И простерся, как раб, перед блещущим троном.
И затем стал плести он словесную нить,
Чтоб сладчайшею речью слух царский пленить:
«Повелители мира дают повеленья,
Посылают послов лишь для их выполненья.
Что исполнить велишь, повелитель земли?
Все твой выполнит раб, распростертый в пыли…»
Но постиг Искендер: что-то скрыто за лестью.
И явился посол с неотрадною вестью.
Закричал он послу: «С чем ко мне ты пришел?»
И словесную нить вмиг распутал посол.
Привезенные вещи под пристальным взглядом
Он достал и с собой положил он их рядом.
Открывая подарок для царственных глаз,
Выполнять он стал Дария строгий наказ.
О човгане с мячом речь повел он сначала:
«Ты — дитя, а дитяти забава пристала.
Ну, а если ты все же затеешь войну, —
Лишь тревогу ты сыщешь, тревогу одну!»
И рассыпав кунжут, он промолвил проворно:
«Чтоб войска мои счесть, — сосчитай эти зерна».
Но увенчанный славой властитель царей
Разгадал предвещанье победы своей.
«Так, — промолвил он, — притча могла бы начаться:
Ловит ловкий човган то, что может умчаться.
Может статься, затем он послал мне човган,
Чтобы я у него взял човганом Иран.
Мне дарованный мяч не сочту за обиду, —
Скажет каждый мудрец: схож с землей он по виду.
Если в руки земной мне вручается шар,
Значит первенство в мире мне послано в дар».
Так он понял значенье игры, — потому-то
Стало ясно ему и значенье кунжута.
Он сказал, разбросать повелевши кунжут:
«Пусть ко мне во дворец тотчас птиц принесут».
И хоть всюду кунжутом был пол разузорен,
Во мгновенье не стало разбросанных зерен.
Царь сказал: «Это знаменье мне не во зло.
Из кунжута, как масло, оно истекло.
Коль войска твои — этот кунжут, вереницы
Моих войск исклюют их, как эти вот птицы».
Дал он мерку зерна мелкой руты тому,
Кто доставил кунжут, и промолвил ему:
«Если множество войска у Дария, — ведай,
Сколько войск я сберу, чтоб вернуться с победой».
И посол, увидав, что сгущается мгла.
Вмиг навьючил поклажу свою на осла.
Вновь опасность над ним свою руку простерла.
Стала речь его ядом, сжимающим горло.
Тяжко Дарий смущен был ответом: гласил
Он о мощном обилии вражеских сил.
И поддержки иранцев потребовал Дарий,
Чтоб всю мощь проявить в своем крепком ударе.
И от Гура, Китая, Хорезма, Газны
Стали конниц железных подковы слышны.
Крепче Кафской горы взял он рати: могли бы
Мять железо они, скал раскалывать глыбы.
Пожелавшие войско прикинуть на счет,
Увидали, что войско течет и течет.
Лишь одних легкоконных, идущих отрядом,
Девятьсот было тысяч. Под сумрачным взглядом
Полновластного Дария, — словно волна
За волною текла; вся бурлила страна.
Шел он в Рум. Шел по странам путем он суровым,
Оставляя развалины, годные совам.
Мча в Армению тьмы войсковых своих сил,
Ноги ветру он взвихренным прахом скрутил.
За страною страну проходил он, и вскоре
Вся земля затряслась, все запенилось море.
Злак полег перетоптанный: стал он таков
От подбитых шипами железных подков.
Хоть стремленье владык благотворно, но все же
Не оно ли порой с разорением схоже?