Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Только небо высокие истины шлет,
Душу жаром святым наполняет,
Будит голос и движет устами
Пророков своих.

Тщетно чернь отрясает туман с своих глаз:
Вечно темной стезей она бродит,
Низкой доле судьбой обреченна;
Ей мир без красы.

Чуждо сердце восторгов высоких, святых,
Если небо ему не отверзлось
Иль с улыбкой ключа не вручило
К загадкам своим.

В низких мыслях погубит с бесславием век,
Целый век свой отверженный небом,
Не отделится здесь от земного,
Без жизни умрет.

Быть может, милый друг, разгневанные боги
Внезапно уведут меня с земной дороги,
И свеет легкий ветр следы моих шагов;
Быть может, ни один из юношеских снов
Не сбудется со мной; и в тайном отдаленье,
Как жертву, ждет меня холодное забвенье.
Пусть свиток сей хранит руки моей черты,
И сбудется со мной хоть часть моей мечты!
С благоговением потомок просвещенный
Рассматривать начнет твой свиток драгоценный
И (любопытствуя, по чуждому перу)
Прочтет мои стихи — и весь я не умру!

Как месяц молодой на спящую природу
Лучи серебряные льет;
Как ранний соловей веселье и свободу
В дубраве сумрачной поет;
Как светлый ключ в степи, никем не посещенной,
Прохладною струею бьет —
Так вдохновенный жрец Поэзии священной
Свой голос громкий подает:
Он пламенную песнь над хладною землею
В восторге чистом заведет;
Промчится глас его, исполненный душою,
И невнимаемый умрет…

Служитель муз и древнего Омера,
Судья и друг поэтов молодых!
К твоим словам в отважном сердце их
Есть тайная, особенная вера.
Она меня зовет к тебе, поэт!
Дай искренний совет:
Как жить тому, кто любит Аполлона?
Завиден мне счастливый жребий твой:
С какою ты спокойною душой
На высоте опасной Геликона!
Прекрасного поклонник сам и жрец,
Пред божеством своим в мольбе смиренной
Забыл ты свет и суд его пременный,
Ты пренебрег минутный в нем венец,
Отдав свой труд единому потомству.
А я, как раб, страстям моим служу
И только ощупью брожу:
Пленясь хвалой, я вероломству
Младенчески, как дружбе, отдаюсь
И милые делю с ним сердца тайны;
То, получив в труде успех случайный,
С отважностью за славою стремлюсь
И падаю, другой Икар, в пучину;
То, изменив бессмертия мечте,
Ищу любви в бездушной красоте
И в грации записываю Фрину.
Зачем скрывать? В поэзии моей
Останется лишь повесть заблуждений,
Постыдная уму игра страстей,
А не огонь небесных вдохновений.
Бессилен я владеть своей душой
И с музою согласно жить одной:
Мне нравится то гул трубы военной,
То нежный звук свирели пастухов,
То цитры глас уединенный,
Ласкающий стыдливую любовь,
И часто грозного Ахилла
(Когда в живых твоих стихах
За ним стремлюсь) в моих мечтах
Сменяет резвая Людмила.
Так поутру на пурпурный восток,
Где царь светил является прекрасный,
Дитя глядит с улыбкой ясной.
От золота лучей горит поток,
Окрестный лес и дальних гор вершины;
Пред ним чудесные картины,
Воскреснувшей природы вид;
Но он, невольник чувств, бежит
За мотыльком, над ближними цветами
Мелькающим блестящими крылами.

И музы мстят неверностию мне
За резвые мои в любви измены.
Как часто глас невидимой сирены
Я слышу в тишине!
Склоняю слух к пленительному звуку
И в радости накладываю руку.
Чтоб голос струн с ее мне пеньем слить, —
Коварная… мгновенно умолкает;
Восторга звук на лире умирает,
И я готов бездушную разбить.
О, сладкое, святое вдохновенье,
Огонь души и сердца упоенье!
Я чувствовал, я помню этот жар,
Как муза мне с улыбкой мысль внушала, —
Передо мной теперь одни начала,
Погибнувший небесной девы дар.
Поверишь ли: я часто в грусти тайной
Завидую тому, кто, чуждый муз,
С беспечностью одной хранит союз,
Не зная ввек беседы их случайной.
Когда младой художник посетит
Развалины разрушенного града,
Он плачет там: он горестного взгляда
В страдании души не отвратит
От славных сих разбросанных обломков,
Где в каждой он возвышенной черте
Находит дань небесной красоте
Или урок, священный для потомков,—
Так я в унынии сижу
Над мыслию, счастливо мне внушенной
И в пламенном стихе изображенной;
Прикованный, я на нее гляжу,
Как на кусок разбитого кумира:
Отброшена безжизненная лира;
Не уловить исчезнувшей мечты,
И не видать мне полной красоты!