Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Зачем ты так? Зачем ты это сделала?
В Манглиси ты, как дерево, росла,
ты тень свою дарила мне, как дерево,
и тень свою с собою унесла.

В твоей тени я всё тебе выкладывал.
Свои надежды, молод и упрям,
пристраивал, как лозы виноградные,
к высоким и раскидистым ветвям.

Но эти ветви были только маскою,
и вот расстались, не простившись, мы.
С тобой зима была такая майская,
а нынче май — как пасынок зимы.

Я крепостью на скалы и расселины
гляжу над одичалой крутизной,
и, как знамена, пулями простреленные,
мои раздумья реют надо мной.

Мрачнеют башни, в облака одетые,
и бродит ворон, черный, как монах,
и твое имя, от тебя отдельное,
порхает в развалившихся стенах.

Мне чудится, что ржанье где-то слышится,
и я навстречу ржанию иду,
иду, и горы в сумерках колышутся,
как бы горбы верблюжьи на ходу.

Исполненный величья и ничтожества,
несчастный и счастливый вместе с тем,
внизу — я вижу — город суматошится…
Кому ты даришь в нем сегодня тень?

А ты всё дальше, за хребты последние.
Остановись! На север не спеши!
Любовь моя такая малолетняя,
но ведь она — росток моей души.

Душа кричит и плачет, обезверенная.
Себя я на плечах своих тащу,
грущу, и сам, как тень твоя потерянная,
потерянную тень свою ищу.

Я по тебе тоскую, как по юности.
Тебя вернуть, как юность, я хочу.
Сначала я кричу, потом пою уже,
но не пойму — пою или кричу.

Взбираюсь на вершину, мхом поросшую.
Печально птицы слушают меня…
Но ты — ты слышишь песнь мою, похожую
на ржанье одинокого коня?!

Вот комната. Солнце. Жилое тепло.
Зеленое пекло в распахнутых окнах.
В еще не проветренном мире светло.
Он плавает в матовых ватных волокнах.

Вот важная мудрая кошка в лучах.
В оранжевых отблесках книги и кресла.
Слежавшийся мир. Человечий овраг.
Опять это вылезло. Снова воскресло.

Поэт проклинал свою комнату. Но
за это ему и платили дороже.
Но сердце поэта прогоркло давно
и стало на комнату очень похоже.

Бывало, оно воевало, круша
прогорклую кухню жилого адата.
Тут первый мятеж начинался когда-то,
тут первое слово сказала душа.

Но корни пустили и гнезда мы свили,
боялись, как нянек, домашних тишин,
и — словно традицию Бараташвили —
поставили стол, и тахту, и кувшин.

И демон, белесый как гипсовый слепок,
по комнатам ходит. И колокол воет:
«Не тронь, революция, этого склепа!
Не двигай вещей! Не ломай бытовое!»

Поэты, не тратьте на опись чернил.
Изменим страну и обрушим гранит.
Но комнатный демон лицо сохранил.
И комната рухлядь свою сохранит.

Иль дайте ей визу, на Запад отправьте —
к лжецам-эмигрантам, к поэтам без тем.
Отправьте к изменникам собственной правде —
на Запад, на Запад — и к черту затем.

Вот в комнату входят и небо и пихта,
влетает луна вместо маленьких ламп.
Поэт! Если ты не потомок каких-то
прапрадедов — сердце разбей пополам,

на две половины, и выкинь одну!
Останется лучшая, верная в бое.
И комната лопнет в прожилках обоев.
И книги ей тоже объявят войну.

И время ей бросит «прощай», уходя,
и ласточек горсть, и последний звоночек
у двери, и листья, и капли дождя.
Так время с одной из жилых одиночек
простится, на волю навек уходя.

Помогут ей ласточки, незаселенной,
поможет ей солнце, пустой и большой.
Поэты придут из деревни зеленой
бороться с ее постаревшей душой.

Набери мне ежевики в мой кувшин,
Но только знай,
Он не зря стоит в сторонке,
У кувшина стенки тонки,
Хрупок он — не поломай!

Набери воды холодной в мой кувшин,
Но не забудь,
Мне идти еще далеко,
Береги его ты стойко,
Чтобы в целости вернуть.

Вся ты светишься, сияешь,
Как немятый снег вершин,
У ручья с ручьем играешь,
Наполняя мой кувшин!