Анна Попова: Обыкновенная любовь

Помнишь, на чахлые розочки раскошелясь,
мы отмечали всё, что уже сбылось,
помнишь десятки маленьких сумасшествий,
помнишь, ты зарывался в лукавый шелест,
в гриву и грёзу упрямых моих волос?
Помнишь, в кино тайком целовал ладони,
помнишь, конфеты вечером приносил?
Помнишь, меня выписывали из роддома
с маленькой Машкой, ещё ты шутил: «мадонна
с куклой», а кукла сладко спала в такси…
Помнишь весну, распутицу, новоселье,
Машка читала азбуку по складам,
папа — уже в больнице, и в воскресенье
нам позвонили… ещё ты сказал мне: «Ксеня,
я никогда, никогда тебя не предам».
Хватит молчать потрясённо, курить бессонно,
врать неумело, нежничать невпопад.
Хватит казниться, упрямо влезая в ссоры,
всё объяснимо, тебе пятьдесят, мне сорок,
ей — девятнадцать, в общем, такой расклад.
Хватит прощанья, размазанной вязкой каши,
в щёчки давай поцелуемся — и пора.
Хватит про «бес в ребро» и «судьбе не прикажешь».
Хлопнула дверь. Обмираю бесслёзно. Я же
создана из твоего ребра…

А была я гулкой, лаковой, бледно-оранжевой
и ловила ревнивые взгляды твоих девчат.
Ах, как пела я… как любила тебя привораживать,
отнимать у всех — самому себе возвращать!
А когда ты пел — на скамейке, с дружками-подростками,
разложив сигареты, забыв про нехитрую снедь,
как любила я золотистой декой отблёскивать,
отзываться тебе — и восторженно леденеть…
А потом пошло — с переборами-перекатами,
До утра… с бесшабашной и звонкой ночной гульбой.
Про чужую войну. А потом — про любовь проклятую,
обреченным и резким боем — как будто в бой.
А потом — невеста, красивая, большеглазая…
Очи — песенные… свет бескрайний, синь-бирюза.
А она сказала: с концертами, мол, завязывай
(будто с пьянством). Любил, поэтому — завязал.
Годы-годы — как будто пылью седой припорошены,
деньги, дети… скандалы, влёт — из-за ерунды.
Что-то тихо вздрагивало, всхлипывало над порожками —
про мои лады — про твои семейные нелады.
А потом — бросал виноватые взгляды: прости, мол, некогда,
и уныло маялся, в год ни строчки не сотворив.
Я старела… всеми древесными фибрами, всеми деками,
ощущала, как странно мертвеет мой гордый гриф
и струна — размотанный кончик — упрямо колется…
Ну, давай напоследок, давай: «а в глазах твоих неба синь»,
И — цыганскую-хулиганскую, на два голоса!
Нашу юность — легко проводим, отголосим…