Елена Яворская - Обыкновенная любовь

А потом пошло – с переборами-перекатами,
До утра… с бесшабашной и звонкой ночной гульбой.
Про чужую войну. А потом – про любовь проклятую,
обреченным и резким боем – как будто в бой.

А потом – невеста, красивая, большеглазая…
Очи – песенные… свет бескрайний, синь-бирюза.
А она сказала: с концертами, мол, завязывай
(будто с пьянством). Любил, поэтому – завязал.

Годы-годы – как будто пылью седой припорошены,
деньги, дети… скандалы, влёт – из-за ерунды.
Что-то тихо вздрагивало, всхлипывало над порожками —
про мои лады – про твои семейные нелады.

А потом – бросал виноватые взгляды: прости, мол, некогда,
и уныло маялся, в год ни строчки не сотворив.
Я старела… всеми древесными фибрами, всеми деками,
ощущала, как странно мертвеет мой гордый гриф

и струна – размотанный кончик – упрямо колется…
Ну, давай напоследок, давай: «а в глазах твоих неба синь»,
И – цыганскую-хулиганскую, на два голоса!
Нашу юность – легко проводим, отголосим…

Добрались на такси, ошалев от ритмичного грохота,
и от шуточек тамады, и от винного изобилья.
После Юлькиной свадьбы в квартире темно и плохо так:
мама с папой, а где ж вы дочку свою забыли?

Вещи вывезли. Что-то продали. Но не больно —
так, скорее, ноет, кровит незажившей ссадиной.
Я курю на балконе. Жена достаёт альбомы:
Юлька взрослая, Юлька школьница, Юлька в садике…

Юлька в маму. Задорную, прежнюю, милую,
не теперешнюю: скандальную, невозможную.
Но сегодня – баста. Короткое перемирие.
Целовались на свадьбе родители, как положено.

Юлька, девочка, славный ты мой комочек!
Лишь бы в склоках вам не увязнуть, не омещаниться…
Мы и любим-то Юльку – поодиночке. Молча.
И любови наши как-то не совмещаются.

Выхожу на кухню. Тупо шуршу газетами.
Людка машет рукой: ну просила же не мешать!
Тихо плачет. На свадьбе дочери – не без этого,
но не тянет садиться рядом и утешать.

Ладно, Юлька. Желаю тебе… не рожна какого-то….
чтоб на свадьбе – сына ли, дочери – отплясав,
не сидели бы, как чужие, по разным комнатам,
неизвестно в чём упрекая далёкие небеса…

Всем кагалом нас провожали до станции,
Пели от души, голоса срывая,
А кого хотела в мужья – не достался,
Вышла за другого – и так бывает.
А с утра все бегали суматошно,
Я стояла в облаке флёрдоранжа,
Тесно от цветов, от парфюма тошно,
Сказочное платье – не будоражит…

Бледный манекен в развесёлой процессии,
В грохоте затерянная соната,
Поздно, принц уехал к другой принцессе,
Даже не простился, а жить-то надо!

Притерпеться как-нибудь, притвориться,
Выбросить, как старую одежонку,
И ещё – не верить в другого принца…
Потому что с принцами напряжёнка.

А была бы глупой, была бы слабой,
Так бы обвела вас глазами сухими,
Так бы в полный голос и завела бы:
«Ой, да на кого ж ты меня покинул,

Я ли не хорошая, не пригожая,
Я ли не любила бы, не жалела?!»

Отводила мама глаза тревожные.
Да метались ласточки ошалело.

Где смешная такая девчушка с двумя косичками,
на каких дорожках забыла свои иллюзии?
Вот сидишь ты, собой красотка, анфас классический,
и движенья отточены джазово или блюзово.

Сериал семейный, банальный такой, некассовый.
Поливаешь слезами типичное бабье горюшко.
Муж-бездельник бухую правду свою доказывал
кулаками, потом бутылкой с отбитым горлышком,
«слуш-сюда», «ах-ты-сука», «заткнись-да-я-тебя…»
и с таким даже гневом праведным, с укоризною!
Кстати, бывший отличник и бывший кумир приятелей.
Гений в поиске. Казанова, самец непризнанный.

Вся любовь, как из треснутой чашки, взяла и вытекла.
Усмиряла его, раззадорившегося пьяницу,
шестилетнюю дочку поспешно к соседям вытолкав:
проходили, знаем! – а то ведь и ей достанется.

…А квартира? А деньги? Стоп, ничего не стронется.
Не сбежишь ты от подлого нрава его шакальего.
Позвонить родителям, что ли? Да мать расстроится.
У нее и без дочки давленье вчера зашкалило.

А давно ли, давно ли, давно ли
разбирала бумаги и вещи
и, в родную рубашку уткнувшись,
обезумевшей выла волчицей.
В белом крошеве снега и боли,
в развесёлой распутице вешней
я глядела на холмик уснувший…
Всё, не плачется… просто молчится.