Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Ночь, мороз трещит. На сонный
Парк льет бледный свет луна.
Там и здесь — сугроб саженный,
Холод, глушь и тишина.

Запушились снегом елки…
Непробудно-поздний час…
В парке только рыщут волки
И издатель Салиас.

«Братцы-волки! Не простая
У меня есть просьба к вам…»
И волков сбежалась стая,
Удивясь таким словам.

«Позадумал издавать я
Здесь „Полярную звезду“
И от вас, о волки-братья,
Дорогой услуги жду.

Для изданья не барашки
Нужны мне, а волчья рать,
Чтоб за икры и за ляжки
Либералов всех кусать.

Помогите — вы мне любы —
Издавать в Лесном журнал:
Пусть узнает волчьи зубы
Современный радикал.

Волчий стиль мы все усвоим…
Не жалейте же клыков»…
И свое согласье с воем
Изъявило сто волков.

Не советую на тройке,
Господа, скакать в Лесной:
Могут кончиться попойки
Там ката́строфой одной.

Либералов вкусно мясо,—
Нынче ж кто не либерал? —
Так что волки Салиаса
Вас съедят и — кончен бал.

Король негодует, то взад, то вперед
По зале пустынной шагая;
Как раненый зверь, он и мечет и рвет,
Суровые брови сдвигая.

Король негодует: «Что день, то беда!
Отвсюду зловещие вести.
Везде лихоимство, лесть, подкуп, вражда,
Ни в ком нет ни правды, ни чести…

Поджоги, убийства, разврат, грабежи,
Иуда сидит на Иуде…»
Король обратился к шуту: «О, скажи:
Куда делись честные люди?»

И шут засмеялся: «Ах ты, чудодей!
Очистив весь край понемногу,
Ты в ссылку отправил всех честных людей
И — сам поднимаешь тревогу!»

Еду. Спереди и сзади
Лишь поля одни встают.
«Ну, пошел же, бога ради!
Покажи лошадкам кнут».

Полетела птицей тройка…
Шел с котомкой за спиной
Впереди мальчишка бойко.
«Стой, ямщик! Куда, родной,

Пробираешься?» — «Не близко:
В город…» — «Этакий сверчок
И один идет! Садись-ка
Ты ко мне на облучок.

Подвезу». Присел парнишка.
«Что в котомке ты несешь?»
— «Две рубашки в ней да книжка.
Я иду учиться». — «Что ж,

Будешь писарем, быть может».
— «Поучившись шесть-семь лет,
Попаду, коль бог поможет,
Даже в университет».

«Что-о? Как? В университете
Хочешь быть ты, мальчуган?..
Вот о чем мечтают дети
Добрых наших поселян!..

Боже, это уже слишком!..
У меня зудит рука…
Помогать таким мальчишкам
Не хочу… Прочь с облучка

И ступай пешком… Проселки
Каковы у нас?.. Разврат!..
Погоняй, ямщик! Хоть волки
Пусть его здесь заедят».

Во поле березынька стояла,
Во поле кудрявая стонала:
«Некому кудрявой защитити,
Не к кому прибегнуть мне к защите;
Вновь на каждом листике березы
Выступают, словно жемчуг, слезы
От беды — невзгоды неминучей,
И опять зовут меня „плакучей“.
Тошно мне! Настали дни иные.
Публицисты — люди озорные,
Соблазнившись строгостью острогов,
Уськают российских педагогов
И, назад указывая путь им,
Голосят: „Вернитесь снова к прутьям,
Прибегайте — и почаще — к розгам:
Только розги могут детским мозгом
Управлять, как руль, в житейском море,—
А не то с детьми вам будет горе.
Им нужна „березовая каша“;
Эта каша — мать родная наша…
Вырубайте же березки по проселкам
И детей порите с чувством, с толком,
С расстановкою, приличной делу:
Всё, что больно молодому телу,
То смиряет детский ум строптивый,
Так что мальчик резвый и ленивый,
Только из боязни жгучей боли,
Даст зарок не баловаться боле“».

Так береза во поле стонала
И, роняя слезы, причитала;
Смысл речей был жалобен и горек,
А Суворин, в руку взяв топорик,
Подрубал «плакучие» березки
И, отправив в собственной повозке
В город их, в своей конторе даже
Выставил для розничной продажи.

О Незнакомец! Вы учеников-птенцов
Сечь предлагаете с развязностью привычной
И пользы ждете необычной
От розог и от их классических рубцов.
О Незнакомец! Вам поэму в сотню тысяч
Строк посвящу… Да что! Поэма — вздор…
Я с удовольствием готов бы был вас высечь…
Из мрамора, когда б я был скульпто́р.