Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Один из них особенно болтал;
Он buffo [56]был и buffo оставался,
Он искренне, сердечно хохотал
И беззаботным комиком держался;
Он распродажи пленных ожидал
И в шуточках веселых изощрялся,
Меж тем как тенор сумрачно грустил,
А примадонна выбилась из сил.

«Однажды ночью, — комик говорил, —
Макиавелли сей, наш импресарио,
Сигналом чей-то бриг остановил
У берега: Corpo di Caio Mario! [57]
Потом нас на корабль пересадил,
Без всякого намека на salario; [58]
Но если любит пение султан,
То мы легко наполним свой карман!

Конечно, примадонна старовата,
И хрипоте подвержена подчас,
И стала петь, пожалуй, плоховато;
Зато подруга тенора у нас
Одарена природою богато;
Она на карнавале прошлый раз
Отбила графа юного Чиконья
У старой принчипессы {554} из Болоньи!

Хорош у нас балетный персонал:
Пленяет всеми качествами Нини,
Пятьсот цехинов прошлый карнавал
Доставил хохотушке Пелегрини.
(Нетрудно столь ничтожный капитал
Растратить беззаботной балерине!)
А вот гротеска {555} — эта бы могла
Очаровать и души и тела!

Солисткам фигурантки уступают,
Но миленькие личики и тут
Невольно покупателей пленяют
И сбыт на рынке, видимо, найдут!
Одна, положим, шест напоминает,
Хоть в ней талант и чувства признают,
Но с этакой фигурой где же взяться
Изяществу, чтоб в танцах отличаться?

Мужчин у нас хороших нет совсем;
У musico [59]вот голос петушиный
(Конечно, бас дается нам не всем,
И есть тому особые причины),
Но евнухом устроиться в гарем
Способен сей талантливый мужчина, —
Хоть пана третий пол всегда ценил,
Но петь любимцев он не научил.
[60]

У тенора — излишек аффектации,
А бас, как бык, рычит и завывает,
Не признает ни нот, ни пунктуации;
Хоть наша примадонна замечает
В нем редкое богатство интонации,
Однако точно так же распевает,
Тревожа мирный сон полей и сел,
Рулады исполняющий осел.

Не позволяет сдержанность моя
Упоминать о собственном таланте,
Но вы видали чуждые края
И слышали вы имя Раукоканти {556} ?
Так знайте: Раукоканти — это я!
Когда вы в Луго будете, достаньте
Себе билет, и небом поклянусь,
Еще я перед вами отличусь.

Наш баритон — заносчивый мальчишка,
Играет плохо, не умеет петь,
Но искренне уверен, хвастунишка,
Что мог бы в целом мире прогреметь!
Едва годится слабый голосишко
Для уличного пенья! Жаль смотреть!
Изображая страсть и муки ада,
Зубами он скрежещет без пощады!»

Здесь Раукоканти пламенный рассказ
Нарушило пиратов появленье,
И пленники услышали приказ
Спуститься в трюм. Со вздохом сожаленья
Увидели они в последний раз
Под ясным небом в дымке отдаленья
Веселый танец ярко-голубых
Свободных и счастливых волн морских.

Затем сказали им, что в Дарданеллы
Придет его величества фирман {557}
(Без коего не обойдется дело
В стране богохранимой мусульман!),
Там закуют их прочно и умело
И повезут, как стаю обезьян,
В Константинополь, где раба на рынке
Купить и выбрать легче, чем ботинки!

Когда попарно их сковали всех:
С мужчинами мужчин, а даму с дамой,
Нечетными остались, как на грех
(Игра судьбы капризной и упрямой!),
Мой бедный Дон-Жуан и… (право, смех!
Порою шутка совместима с драмой!)
Цветущая красотка: мой герой
Прикован был к вакханке молодой!

К несчастью, Раукоканти поместили
В одной упряжке с тенором: они
Друг друга, несомненно, не любили —
На сцене все враждуют искони!
Но эти двое дня не проводили
Без ярых словопрений, хоть сродни
Они друг другу были почему-то:
«Arcades ambo» [61], id est [62]— оба плуты!

Партнершею героя моего
Была красотка родом из Анконы,
Прекрасное, живое существо,
В отличном смысле слова «bella donna» [63].
Во всех улыбках — блеск и торжество,
Глаза черны как уголь и бездонны,
И каждое движенье, каждый взгляд —
Залог неописуемых услад!

Но тщетно эти прелести взывали
К печальному Жуану: словно мгла,
Ему глаза и сердце застилали
Тоска и боль; руки его не жгла
Ее рука, его не волновали
Прикосновенья, полные тепла,
Ее округлых плеч и рук прекрасных,
Для молодых людей всегда опасных!