Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

В Шекспировом саду неувядаемом {880}
Есть маленький цветочек; повинюсь
Перед кумиром, всеми почитаемым, —
Я к лепесткам прекрасным прикоснусь!
Нам, рифмой и размером притесняемым,
Бывает трудновато, признаюсь;
Но, как Руссо, цветочек созерцая,
«Voilà la pervenche!» [149] {881} — я восклицаю.

Ах! Эврика! Я понял, почему
Назвал Шекспир «любовью от безделья»
Цветочек свой: лишь праздному уму
Доступно страсти бурное похмелье;
Кто делом занимается, тому
Не может стать любовь единой целью.
Уж ныне аргонавтов корабли
Медею бы с собой не довезли.

«Beatus ille procul» [150] {882} от «negotiis!» [151]—
Сказал Гораций; но не прав поэт.
В его девизе: «Noscitur à sociis» [152] {883} , —
Точней и лучше выражен совет.
Но если б даже на меня набросились
Все те, кем возвеличен высший свет,
Всем заявлю я тоном самым смелым:
Счастливей вас любой, кто занят делом.

На плуг сменил идиллию Адам,
Из листьев фиги платье сшила Ева
(Искусству одеваться наших дам
Божественное научило древо!),
И с той поры понятно стало нам,
Что зло, которое познали все вы, —
Плод праздности; лишь отдых от работ
Часам безделья цену придает.

Но светская рассеянная праздность —
Особый метод пытки развлеченьем,
Стремленье украшать однообразность,
В которой счастье стало пресыщеньем!
Отсюда — романтизма несуразность
И синие чулки с пустым томленьем,
Бесед философическая мгла
И, главное, — романы без числа.

Романы в жизни я видал такие,
Каких еще ни разу не читал,
А перечисли их и расскажи я, —
Никто б и верить, кажется, не стал!
Но тайны уважаю я чужие;
Я знаю, что молчанье — идеал,
А потому про тайные романы
Рассказывать и сплетничать не стану.

«И устрица бывает влюблена» {884} , —
И тоже, вероятно, от безделья;
Вздыхает в одиночестве она,
Как сумрачный монах в унылой келье.
Уединенье, лень и тишина
Опасней, чем греховное веселье;
Нечистыми не зря со всех сторон
Любой святой католик окружен.

О Уилберфорс, венчанный черной славой,
Ты, Африки моральный Вашингтон!
Колосс несправедливости кровавой
Тобою осужден и побежден!
Но если человеческого права
Ты подлинным защитником рожден, —
Освобождая черных , между делом
Надень-ка цепи некоторым белым.

Сошли «святую тройку» {885} в Сенегалию
И Александра Лысого {886} запри,
Чтоб развлеченья рабства испытали и
Запомнили тираны и цари.
Пускай герои страшной вакханалии
Огонь глотают сами! Присмотри,
Чтоб новых нам не стоила мильонов
Постройка королевских павильонов,

Открой Бедлам и к власти допусти —
И, право, ты увидишь в изумленье,
Что нам вреда не может принести
Их soi-disant [153]безумное правленье.
А что теперь «нормальные» в чести,
Так это — роковое заблужденье;
Но я, как Архимед, без point d’appui [154] {887}
Потратил тщетно доводы свои.

Один дефект имела Аделина:
В ее холодном сердце, к сожаленью,
Все было тихо, строго и пустынно.
Претят таким натурам измененья
И новизна. Но в страшные руины
Подобный гордый храм землетрясенье
Способно превратить в кратчайший срок, —
А это вам, красавицы, урок!

Она любила мужа как умела,
Сизифовой любовью {888} , так сказать:
Ведь собственное чувство то и дело
Ей приходилось в гору поднимать.
Но перемен миледи не хотела,
Предпочитая мирно тосковать;
Союз их был примерный, благородный,
Счастливый, только несколько холодный.

Их разделяло не различье лет,
А разность их натур, и однотонно,
Подобная движенью двух планет,
Текла их жизнь спокойно, неуклонно,
Раздельно. Так свой сохраняет цвет,
Стремясь сквозь Леман, голубая Рона,
Когда кристальной глади забытье
Объемлет и баюкает ее.

В ней быстро загорался интерес
К тому, что занимало или льстило, —
Тогда в ней чувство брало перевес,
Захлестывало, даже уносило.
Известно, как легко играет бес
Большою впечатлительностью; сила
Внезапных впечатлений тем страшней,
Чем видимая сущность холодней.

Бесовское в ней было дарованье,
Которому два имени дано:
Когда успешны наши начинанья,
Зовется гордой стойкостью оно;
Но ежели бесплодны все дерзанья, —
Простым упрямством. Только мудрено
Определить границы и приметы,
Явленье отличающие это.