Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Но о супруге, графе, как ни странно,
Никто не вспоминал и не вздыхал.
Он, впрочем, был в отлучке постоянно
И никогда жену не упрекал.
Вот это, други, истинно желанный
Супружеского счастья идеал:
Они настолько «изредка» встречались,
Что узами любви не пресыщались.

Но что скажу о леди Аделине я?
Чем объясню, что именно она
Внезапно стала с милою графинею,
Как строгая Диана, холодна?
Соперницы «ошибочная линия»
(Тем паче настоящая вина)
Для женщины разумной и чувствительной
Является всегда предосудительной.

Нам озаряет лица и сердца
Возвышенное чувство состраданья;
Оно принаряжает в кружевца
Святую дружбу; ведь существованье
Немыслимо без милого лица
И дружеского чувства излиянья:
«Я так и знал! Ну что я говорил!
Эх, почему меня ты не спросил!»

Хоть даже Иов {876} двух друзей имел,
Но я скажу — и одного хватает
В несчастье; при расстройстве наших дел
Нам состраданье плохо помогает.
Таков уж человеческий удел:
Друзья, как листья, сами отпадают,
Когда придет ненастье. Ну так что ж?
В таверне друга нового найдешь!

«Оставьте старых и утешьтесь новым!» —
Разумно мне советуете вы.
Не черепаха я — пред страшным словом
Я никогда не прятал головы.
На опыте достаточно суровом
Я изучил приятелей, увы!
Но я страдал и жил — и не жалею,
Что сделался печальней и умнее!

Среди различных форм и формул зла
Всего досадней поздние советы,
Пророчества вчерашнего числа
И фразы: «Мы предчувствовали это!»
Друзей «непоправимые дела»
Мы обсуждать умеем по секрету,
Припоминая тут же каждый раз
Какой-нибудь известный всем рассказ.

Но Аделина обсуждала шалость
Хорошенькой подруги потому,
Что нежную испытывала жалость
К невинному герою моему.
Такое увлеченье, ей казалось,
Весьма опасно сердцу и уму;
Она его оберегала — все же
Он был на сорок дней ее моложе.

Она была еще в годах таких,
Когда об этом говорят открыто
Всем любопытным, отсылая их
К разрядным книгам предков знаменитых.
Из побуждений дружески простых
Она под материнскую защиту
Взяла Жуана, искренне гордясь,
Что хоть на месяц раньше родилась.

Ей было далеко еще до года,
Который, как давно известно всем,
Плотиною поставила природа
Для возраста красавиц: двадцать семь!
Достигнув рокового перехода,
Потом уже не движется совсем
Седое Время — и на все расспросы
Молчит и ждет, оттачивая косу.

Она была беспечно далека
От зрелости и прочих неприятностей,
И ежели держалась свысока,
То лишь затем, что так велела знатность ей.
Я намекну — беда не велика,
Не повредит такая аккуратность ей:
От двадцати семи отнимем шесть —
Вот вам лета миледи все как есть.

В шестнадцать лет она явилась в свете
И вызвала немало восхищений:
Как Афродиту, свет ее заметил
В блестящей пене шумных развлечений;
А в восемнадцать ей расставил сети
Любезный Гименей — лукавый гений, —
И, будучи от Евы рождена,
Адама осчастливила она.

Потом она сияла и царила
Без перерыва три зимы подряд —
И, как за нею сплетня ни следила,
Ни слова не сказала невпопад,
Ни одного faux pas [145]не совершила.
За этот срок, однако, говорят,
Уже имела леди Аделина
И выкидыш, и маленького сына,

Ее, как рой веселых мотыльков,
Скопленье светских франтов окружало,
Но ни на миг ей не смутило кровь —
У мотыльков ведь не бывает жала;
Быть может, вера в «высшую любовь»,
Быть может, гордость, — что-то ей мешало.
Не все ль равно, раз женщина честна,
Какую цель преследует она?

Противно о «мотивах» говорить;
Так созерцать противно нам бутыли,
Из коих — по ошибке, может быть, —
Хозяева тебя не угостили;
Противно мимо стада проходить,
Когда оно вздымает тучи пыли;
Противно, если пэры трону льстят
И восхваляет трон лауреат.

В корнях причин не стоит разбираться:
Кому охота землю разрывать?
Позвольте нам листами любоваться,
А желудь, жизнь им давший, забывать!
Печально сутью дела заниматься
И тайные пружины открывать:
«Все страны управляются прескверно!» —
Сказал однажды мудрый Оксеншерна. [146]