Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Отлично. Где же хочешь ты служить?»
«Где вы сочтете нужным». — «Понимаю!
Конечно, ты захочешь туркам мстить
И будешь снова смел, я полагаю;
Еще смелее даже, может быть!
А этого юнца вот я не знаю!»
«Ручаюсь, генерал, он смел вдвойне.
Герой он и в любви и на войне!»

Жуан безмолвно низко поклонился —
Он комплимент инстинктом угадал.
Меж тем Суворов снова оживился:
«Ты счастлив, Джонсон! Полк-то твой попал
В колонну первых! Долго я молился
И всем святым сегодня клятву дал —
Сровнять с землею стены Измаила
И плугом распахать его могилу!

Ну, в добрый час, ребята!» Тут опять
Фельдмаршал к батальону поспешил
Подшучивать, браниться, муштровать,
Чтоб разогреть геройский дух и пыл.
Он даже, проповеднику под стать,
Сказал, что бог их сам благословил:
Императрица-де Екатерина
На нехристей ведет свои дружины!

Наш Джонсон, из беседы убедясь,
Что он попал, пожалуй, в фавориты,
К фельдмаршалу вторично обратясь,
Сказал: «Мне лестно даже быть убитым
В таком бою. Мы оба, не страшась,
Пойдем на этот приступ знаменитый,
Но мы бы вас хотели попросить
Нам полк и номер роты сообщить!»

«Да, верно. Я забыл. Сейчас устрою.
Ты в прежний полк, понятно, поступай.
Катсков! Сведи-ка этого героя
В пехотный Николаевский. Ступай!
Красавчика-юнца оставь со мною;
Я присмотрюсь к нему. Пока прощай.
Ах да, еще ведь женщины; ну, эти
Пускай пока побудут в лазарете…»

Но тут-то вдруг, не знаю почему,
Красавицы — хоть их и воспитали
В гареме быть покорными всему,
Чего бы только требовать ни стали, —
По случаю особому сему
Заволновались и затрепетали,
Слезами загорелись очи их,
И, как наседки крыльями своих

Цыплят, они горячими руками
Мужчин за шеи стали обвивать.
Герои, как мы убедились с вами,
Отважно собирались воевать.
О, глупый мир, обманутый словами!
О, гордый лавр! Не стоит обрывать
Твой лист бессмертный ради рек кровавых
И горьких слез, текущих в море славы.

Суворов видел слез и крови много
И к ремеслу ужасному привык,
Но женщин бестолковая тревога
В нем отозвалась жалостью на миг.
Он посмотрел на них не слишком строго
(Ведь жалостлив бывает и мясник).
Страданье слабых трогает героя,
А что герой Суворов — я не скрою!

Он грубовато-ласково сказал:
«Какого черта, Джонсон, друг любезный,
Вы притащили женщин? Кто их звал?
Они в военном деле бесполезны!
Отправим их в обоз — не то скандал;
Закон войны, вы знаете, железный!
Пожалуй, я их сразу отошлю:
Я рекрутов женатых не люблю!»

Британец отвечал его сиятельству:
«Они не жены никому из нас.
Мы слишком уважаем обстоятельства,
Чтобы возиться с женами сейчас.
Солдатской службы лучшее ручательство —
Отсутствие семьи и меткий глаз.
Не только жены — даже и невесты
Средь боевых товарищей не к месту.

Турчанки эти пожалели нас
И помогли нам убежать из плена,
Делили с нами трудности подчас
Стоически: коль молвить откровенно,
Я видел это все уже не раз,
А им, бедняжкам, тяжко несомненно;
И я за нашу службу, генерал,
Прошу, чтоб их никто не обижал!»

Но женщины с тревогою понятной
Глядели на защитников своих,
Страшила их игра судьбы превратной,
Притом еще пугал их и старик —
Шумливый, юркий, странно неопрятный,
Не то смешон, не то как будто дик,
Внушал он окружавшим столько страха,
Как ни один султан сынам аллаха!

Султан для них был полубожеством:
Он был роскошный, яркий, как картина,
Величие все подтверждало в нем,
Осанкой он напоминал павлина,
Сверкающего царственным хвостом;
Но непонятна им была причина
Того, что и всесилен и велик
Одетый скромно маленький старик.

Джон Джонсон, наблюдая их смятенье,
Утешить попытался их слегка —
Восточного не знал он обхожденья;
Жуан поклялся с жаром новичка,
Что за обиду им иль оскорбленье
Поплатятся все русские войска!
И это их умерило волненье —
Все девы любят преувеличенья!

Вот обняли они в последний раз
Героев, плача горькими слезами.
Что ожидало их? В ужасный час
Фортуна потешается над нами,
Зато Незнанье утешает нас.
И то же было с нашими друзьями —
Героям предстояло, как всегда,
Сжечь город, им не сделавший вреда.