Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

Элла Рентхейм.И я была как бы вычеркнута из твоей жизни.

Боркман.И все-таки он в конце концов столкнул меня в пропасть. Из-за тебя, Элла.

Элла Рентхейм (после короткого раздумья) . Боркман… не кажется ли тебе, что над нашими отношениями как будто тяготело какое-то проклятие?

Боркман (взглянув на нее). Проклятие?

Элла Рентхейм.Да. Не так ли?

Боркман (тревожно) . Но почему же, собственно? (Порывисто.) Ах, Элла! Скоро я перестану понимать, кто прав — я или ты!

Элла Рентхейм.Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.

Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!

Элла Рентхейм.По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни. И год от году мне становилось все труднее и труднее — под конец совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного…

Боркман.Кого же?..

Элла Рентхейм.Да Эрхарта, конечно!

Боркман.Эрхарта?

Элла Рентхейм.Эрхарта — твоего, твоего сына, Боркман!

Боркман.Так он в самом деле был тебе так дорог?

Элла Рентхейм.Зачем иначе я взяла бы его к себе и держала у себя так долго, как только могла? Зачем?

Боркман.Я думал, из сострадания. Как и все остальное.

Элла Рентхейм (с глубоким внутренним волнением). Из сострадания! Ха-ха! Я не знала сострадания с тех пор… как ты изменил мне. Я стала совершенно не способна к таким чувствам. Бывало, придет ко мне в кухню бедный, голодный, иззябший ребенок и плачет, просит поесть, — я поручала его кухарке. Никогда не чувствовала я потребности взять ребенка к себе, согреть его у своего камина, порадоваться, глядя, как он ест досыта. В молодости я никогда не была такою, я это ясно помню. Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне.

Боркман.Только не для Эрхарта?

Элла Рентхейм.Да. Не для твоего сына. Но зато для всего, для всего живого. Ты обманул меня, лишив материнских радостей и счастья. И материнских забот и слез тоже. И последнее было, пожалуй, самым горьким лишением для меня.

Боркман.Что ты говоришь, Элла!

Элла Рентхейм.Как знать? Может быть, мне именно всего нужнее были бы материнские заботы и слезы. (Со все возрастающим волнением.) Но я не в силах была примириться с этим лишением тогда. Потому я взяла к себе Эрхарта. И сумела завоевать его. Завоевала его нежную, любящую детскую душу. И он был моим всецело, пока… О!..

Боркман.Пока?..

Элла Рентхейм.Пока его мать, то есть его родная мать, не отняла его у меня.

Боркман.Верно, так надо было. Надо было перевезти его в город.

Элла Рентхейм (ломая руки). Но я не могу выносить одиночества! Пустоты! Утраты любви твоего сына!

Боркман (с недобрым огоньком во взоре). Гм!.. Ты, верно, и не утратила ее, Элла. Мудрено перенести свою любовь на… кого-нибудь там… внизу.

Элла Рентхейм.Я лишилась своего Эрхарта именно здесь, и она вновь завоевала его. Или еще кто-нибудь. Это ясно видно из его писем, которые он мне пишет время от времени.

Боркман.Так ты не за ним ли и приехала сюда?

Элла Рентхейм.Да, если только это будет возможно!..

Боркман.Это будет возможно, раз ты так непременно хочешь. Ты ведь имеешь на него самые большие, неотъемлемые права.

Элла Рентхейм.Ах! Права, права! Что мне права! Если он не вернется добровольно, он не будет моим всецело. А этого-то одного я и хочу! Я хочу, чтобы сердце моего ребенка было теперь моим, моим всецело, безраздельно!

Боркман.Не забудь, что Эрхарту уже за двадцать. И долго владеть его сердцем ты, конечно, не можешь рассчитывать… Безраздельно, как ты говоришь.

Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Особенно долго и не нужно.

Боркман.Как? Я думал, что если ты чего добиваешься, так уж на всю жизнь.

Элла Рентхейм.Да. Но это не значит надолго.

Боркман (пораженный ). Что ты хочешь сказать?

Элла Рентхейм.Ты ведь знаешь, что я все хвораю последние годы?

Боркман.Разве?

Элла Рентхейм.Ты не знаешь?