Александр Кушнер - Времена не выбирают…

Два наводненья, с разницей в сто лет,

Не проливают ли какой-то свет

На смысл всего?

Не так ли ночью темной

Стук в дверь не то, что стук двойной, условный.

Вставали волны так же до небес,

И ветер выл, и пена клокотала,

С героя шляпа легкая слетала,

И он бежал волне наперерез.

Но в этот раз к безумью был готов,

Не проклинал, не плакал

Повторений боялись все.

Как некий скорбный гений,

Уже носился в небе граф Хвостов.

Вольно же ветру волны гнать и дуть!

Но волновал сюжет Серапионов,

Им было не до волн – до патефонов,

Игравших вальс в Коломне где-нибудь.

Зато их внуков, мучая и длясь,

Совсем другая музыка смущала.

И с детства, помню, душу волновала

Двух наводнений видимая связь.

Похоже, дважды кто-то с фонаря

Заслонку снял, а в темном интервале

Бумаги жгли, на балах танцевали,

В Сибирь плелись и свергнули царя.

Вздымался вал, как схлынувший точь-в-точь

Сто лет назад, не зная отклонений.

Вот кто герой! Не Петр и не Евгений.

Но ветр. Но мрак. Но ветреная ночь.

Монтень вокруг сиянье льет,

Сверкает череп бритый,

И, значит, вместе с ним живет

Тот брадобрей забытый.

Монтеня душат кружева

На сто второй странице —

И кружевница та жива,

И пальчик жив на спице.

И жив тот малый разбитной,

А с ним его занятье,

Тот недоучка, тот портной,

Расшивший шелком платье.

Едва Монтень раскроет рот,

Чтоб рассказать о чести,

Как вся компания пойдет

Болтать с Монтенем вместе.

Они судачат вкривь и вкось,

Они резвы, как дети.

О лжи. О снах. О дружбе врозь.

И обо всем на свете.

В ряду ночей одну невмочь

Забыть. Как в горле ком.

Варфоломеевская ночь,

Стоишь особняком.

Я напрягаю жадный слух

И слышу: ты гудишь,

Из окон гонишь серый пух

И ломом в дверь стучишь.

Тот был в дверях убит, а тот

Задушен в спальне был.

«Ты кто, католик? гугенот?»

А он со сна забыл.

А этот вовсе ничего

Не понял – гул шагов.

Один сказал: «Коли его!»

Другой сказал: «Готов».

А тот лицом белей белья,

Мертвей своих простынь.

«Католик я! Католик я!» —

«Бог разберет. Аминь».

Иной был пойман у ворот —

И страх шепнул: соври.

«Ты кто, католик?» – «Гугенот». —

«Так вот тебе, умри!»

Так вот тебе! Так вот тебе!

Копьем из темноты.

Валяйся с пеной на губе.

И ты! И ты! И ты!

«Свечу сюда!» – «Не надо свеч!

Сказал, гаси ее!»

Не ночь, а нож. Не ночь, а меч.

Сплошное остриё.

Дымилась в лужах кровь, густа,

И полз кровавый пар.

О ночь, ты страшный сон Христа,

Его ночной кошмар.

Удивляясь галопу

Кочевых табунов,

Хоронили Европу,

К ней любовь поборов.

Сколько раз хоронили,

Славя конскую стать,

Шею лошади в мыле.

И хоронят опять.

Но полощутся флаги

На судах в тесноте,

И дрожит Копенгаген,

Отражаясь в воде,

И блестят в Амстердаме

Цеховые дома,

Словно живопись в раме

Или вечность сама.

Хорошо, на педали

Потихоньку нажав,

В городок на канале

Въехать, к сердцу прижав

Не сплошной, философский,

Но обычный закат,

Бледно-желтый, чуть жесткий,

Золотящий фасад.

Впрочем, нам и не надо

Уезжать никуда,

Вон у Летнего сада

Розовеет вода,

И у каменных лестниц,

Над петровской Невой,

Ты глядишь, европеец,

На закат золотой.

Я в плохо проветренном зале

На краешке стула сидел

И, к сердцу ладонь прижимая,

На яркую сцену глядел.

Там пели трехслойные хоры,

Квартет баянистов играл,

И лебедь под скорбные звуки

У рампы раз пять умирал.

Там пляску пускали за пляской,

Летела щепа из-под ног —