Вещи в своей простой чувственности и изначальной существенности дают смысл и открывают путь к Богу.
Но не только простые вещи обеспечивают смысл в последние времена, но и художественное творчество. При этом творчество понимается поэтом более не как креативный художественный акт, возвещающий о себе, но как простое свидетельство, учреждающее противовес гибнущему миру.
А кругом стоит стон.
Правят тьму похорон.
Окончанье времен.
Погибает народ.
А душа поет…
Простое свидетельство инобытия, которое основано на религиозном опыте, становится у Герцык единственной формулой искусства перед лицом надвигающейся тоталитарной системы. К этой формуле апологии бытия перед грозящей опасностью абсолютного уничтожения личности в последующие десятилетия обращаются многие, притом не только поэты. И все яснее становится, что искусство — это даже не свидетельство, но, как у Герцык, лишь место для свидетельствования, а само свидетельство говорит о другом, религиозном опыте. В своей поэзии Герцык выходит из литературы модерна навстречу тоталитарному XX столетию. В этом столкновении — завораживающая суть ее стихов.
Герман Риц, Цюрих
«Что-то глубоко-певучее слышится…»
Что-то глубоко-певучее слышится
В плеске и рокоте волн,
Как-то свободно и радостно дышится,
Мерно качается челн.
Грезы забытые вновь просыпаются,
Что-то творится с душой,
Мысли тревожные все удаляются,
Будто сливаясь с волной…
Издали песня рыбачья доносится,
Брызги порою летят…
Тихая думушка на сердце просится,
Волны шумят и шумят.
1897 Триест
In dein Auge, о Leben,
Schaute ich jungst…
Nietzsche
[3] В твоих глазах, о жизнь, Становлюсь я моложе. Ницше (нем.).
Auch Ihr liebt die Erde
Und das Irdische, aber
Scham ist in eurer Liebe
Und schlechtes Gewissen —
Dem Monde gleicht ihr…
(Von den Rein-Erkennenden)
[4] Вы тоже любите землю И земное, но Стыд в вашей любви И нечистая совесть, — Вы похожи на луну… (О чистом познании) (пер. с нем. Ю. А. Антоновского).
День вечерел, когда она пришла ко мне,
Скользнула в комнату, склонилась надо мною
И всколыхнула сон в затихнувшей душе…
Она была, как египтянка, в длинном покрывале,
Закрыты были все черты ее лица,
И лишь загадочно-блестящие глаза
С тревожащим укором на меня взирали…
«Его тихая ласка согрела меня…»
Его тихая ласка согрела меня,
Взволновала душевный покой,
И смущенные мысли мои залила
Золотистой горячей волной.
И, как солнце купается в зыбкой волне,
Золотым рассыпаясь дождем,
Так заискрилось счастье в согретой душе,
Отразившись лучистым снопом…
Он мне дал для встревоженных мыслей моих
Столько нежных, сверкающих слов,
И затеплилось жаркое чувство во мне,
Встрепенувшись на ласковый зов.
Словно кто-то невидимо водит рукой
По натянутым, гибким струнам,
И мелодии льются волшебной волной,
Горячо призывая к словам.
Затаивши дыханье, я слушаю их,
Восхищенья и страха полна,
И не верю, что это, волнуясь, поет
Моя грустно-немая душа…
Если б только умела я лучше любить
И прижаться к нему горячо,
Чтоб услышать он мог, как проснулась душа,
Как воспрянуло сердце мое.
30 сентября 1898 Судак
Какой был тягостный и длинный день!
Как много было лиц, улыбок, разговоров,
Как трудно было говорить и спорить
И слушать все ненужные и пошлые слова!
И ты устала, милая? Пойди и сядь сюда!
Чтобы забыть, как речь звучит людская,
Чтоб отогнать несносный шум и заглушить его —
Подумаем и вспомним, как бывает,
Когда бывает хорошо….
Ты помнишь утро раннее в горах альпийских
И чистый звук рожка в прохладной дали?
Свежо глядели сосны, пробудясь от сна,
А сонные вершины чуть дремали.
Весь мир казался храмом нам, —
И как молитвы чистые к далеким небесам,
Сияли там и сям снега безгрешной белизною…
И шли мы — бодрые и ясные, как это утро,
Свободные, как ветер, как волна…
И воздух нас ласкал струями голубыми,
И на траве блестела жемчугом роса…
А помнишь ты другое счастье?
— праздник света…
Когда с блестящими глазами над столом склонясь,
Мы жили мыслями любимого поэта…
Приникнув к ним — мы слушали их зарожденье,
Сливались с ним взволнованной душой,
И трепетали крыльями под нашею рукой
Его мечты, тревоги и сомненья…
Потом — у нас был друг… Ты помнишь нас тогда?
Сверкающую дрожь души согретой,
И солнце, озарившее нас ярким светом,
И ласку теплую, и милые слова…
Когда так близко счастье подходило,
Что стоило лишь руку протянуть, чтоб взять его,
Но мы, не шевелясь, смотрели, как оно,
Сливаясь с золотым закатом, — тихо уплывало,
И на душе все пело, ликовало…
Сестра моя! мой друг! ты помнишь эти дни?
Прости же жизни бледные и скучные часы
И речи праздные… Они замолкнут все.
Опять неслышной поступью к нам счастье подойдет,
И засмеется, и шептать начнет
Свои горячие, лучистые слова…
Опять наступят тихие, как дума, вечера,
Залитые серебряным мерцаньем мысли…
А там, в горах, окутанные мглою,
Вершины дремлют в царственном покое,
И не растаяли еще альпийские снега…
Читать дальше