<1926>
Пусть поют под ногами каменья,
Высоко зацветают поля,
Для людей моего поколенья
Верным берегом стала земля.
И путиловский парень, и пленник,
Полоненный кайеннской тюрьмой,—
Всё равно это мой современник
И товарищ единственный мой.
И расскажут покорные перья,
С нетерпеньем, со смехом, с тоской,
Всё, чем жил молодой подмастерье
В полумраке своей мастерской.
Снова стынут снега конспираций,
Злой неволи обыденный гнет.
В эту полночь друзьям не пробраться
К тем садам, где шиповник цветет.
Но настанет пора — и внезапно
В белом пламени вздрогнет закат,
Сразу вспышки далекие залпов
Нежилые дома озарят.
И пройдут заповедные вести
Над морями, над звонами трав,
Над смятеньем берлинских предместий
И в дыму орлеанских застав.
Наши быстрые годы не плохи
И верны и грозе и литью,
На крутых перекрестках эпохи
Снова сверстников я узнаю.
1926, 1937
12. «Броди, сумерничай и пой…»
Броди, сумерничай и пой,
Года развеяв на просторе,
А если нас во мгле сырой
И поджидает крематорий,—
За всё, что называл своим,
Что передал родному краю,
За песенный, за горький дым,
Я эту муку принимаю.
Летит над белым взморьем чайка,
А даль туманная глуха.
И замирает балалайка
Пред медным грохотом стиха.
И всё, что пело и влекло
И что росло неодолимо,
Отдаст последнее тепло
За горсть золы и струйку дыма.
И знай, что даже эта плоть
Не будет вечной и нетленной,
Еще придут перемолоть
Ее на жерновах вселенной.
Не потому ль в конце пути,
Как будет песенка пропета,
И я скажу: «Прости, прости,
Моя зеленая планета.
Увлек меня водоворот
Тоской, сумятицею, тленьем,
Но день грохочет и живет,
Врученный новым поколеньям.
За синей россыпью морей
Какое грозное блистанье!
В нем капля крови есть моей
И легкое мое дыханье».
1926
Пылает в заливе туман голубой,
Стоцветной прорезанный радугой,
Могучие штормы выносит прибой
Над морем и старою Ладогой.
И штурман заветную карту берет,
И видит он синь океанов,
Склонился над сетью широт и долгот,
Над россыпью меридианов.
А море встречает его на заре,
Шумит золотая прохлада,
За дюнами — берег, и дом на горе,
И липы приморского сада.
Что грезится сердцу в ночной тишине?
По мостику штурман шагает,
Морские сигналы при белой луне
Как старую книгу читает:
«Откуда ты?» — «Я из Кронштадта иду!»
— «Откуда?» — «Я с Белого моря!» —
Сияние севера пляшет на льду,
Борта ледокола узоря.
И дальше плывет он в свинцовую тьму,
Где грозные штормы бушуют;
Из мрака пробившись навстречу, ему
Всю ночь корабли салютуют.
И штурман одною мечтою томим:
Вернувшись на землю родную,
Расскажут матросы подругам своим
Про ту перекличку ночную.
1926, 1937
Есть такие дырявые шлемы,
Как вот этот простреленный твой,
И мальчишки бормочут поэмы
С запрокинутой вверх головой;
Ведь, поверь мне, запомнили все мы
Шлем зеленый с крылатой звездой.
Ты теперь не похож на комбрига,
На тебе пиджачок «Москвошвей»,
Только шлем, как раскрытая книга,
Нам расскажет о жизни твоей.
Ты расстаться с ним, видно, не хочешь,
Ты привык в перестрелках к нему…
Расскажи про ненастные ночи,
Про дороги, бегущие в тьму,
Про сады Бессарабского края!
Слава песни на плавнях жива,
И проходит теперь по Дунаю
Аж до Черного моря молва,
Будто шлем этот был заговорен,
Переплыв берега и плоты,
За лесами, за степью, за морем
Будто шлемом спасаешься ты.
Невысокий седой молдаванин,
Неспокойно ты смолоду жил, —
Расскажи, в скольких схватках был ранен
И от скольких погонь уходил.
Где тебя не видали ребята!..
С самокруткой солдатской в зубах
Плыл Красивою Мечью когда-то,
Побывал и в донецких степях,
Пробирался с бригадой матросской
В тыл врага, — да сочтешь ли бои!
А любил на привалах Котовский
Слушать жаркие песни твои.
Ты сегодня проходишь столицей,
Стынет старая башня в Кремле…
Бьет мороз голубой рукавицей
По кострам, что пылают во мгле.
Читать дальше