«Год семнадцатый», альманах третий, М., 1933. После строфы 9.
Шарабан мы гнали по льду,
Дружны наши голоса,
Прямо к острову Аскольду
Он летит без колеса.
Салютуй на крутоярах,
Осень, стягами рябин, —
Из романсов этих старых
Не спасется ни один.
«Резец», 1934, № 3. После строфы 3.
Он каторжанин. Просто ли убийца
Из тех, что, грусть по миру волоча,
Сначала могут в женщину влюбиться
И, рассердясь, зарезать сгоряча?
Или солдат, презревший артикулы?
Иль, может быть, тунгус широкоскулый?
Или далеких округов повстанец?
Иль террорист, что бомбу нес в руке,
Раскосоглазый, рыжий оборванец,
В больших очках и старом армяке?
Как вал гремит, вскипая на просторе!
Иль то поет архангела труба,
Иль это вза́боль гневается море,
У берегов вскипая, как шерба.
Сб. 1952. После строфы 16.
За Байкалом мамонт смотрит в окна,
Сто веков назад он в льдину вмерз…
Где же ты, заветная Олёкма,
Отзовись за столько тысяч верст!
Ол 2. После строфы 1.
Там беркут полощет свой клюв синеватый
И ржавые перья в чужой вышине,
А страшные горы, а злые Карпаты
Дымятся, как вражий пожар при луне.
«Октябрь», 1933, № 11. После строфы 8.
Попы проходили, хоругви развесив,
Но буду ль я думать, что станет с того,
Забросив десяток казенных профессий,
Тогда я подполья учил мастерство.
Ол. После строфы 5.
Золотой самородок, брошенный
На распутье пяти дорог,
Смертной мукой рот перекошенный,
Убегающий в тьму острог.
После строфы 6.
Пусть наплывом склерозной извести
Смерть крадется ко мне в тиши,
Как полночное небо, вызвезди
Все просторы моей души.
Ол. Перед строфой 1.
На середине жизненной дороги, в синей смуте
Неодолимо чей-то голос шел,
И вот звезда блестит, как шарик ртути,
И теплый снег покрыл пустынный дол.
Крутые, как рога, крылатые тропинки
Всю жизнь мою расскажут без запинки.
Немало дел и добрых и недобрых,
Как вал реки, заключено в гранит.
Не обо всем расскажет мой биограф,
Не всё людская память сохранит.
Настанет ночь бела и неказиста,
В озерах мгла раскинет невода,
И снова входит в кровь авантюриста
Сентиментальности жестокая вода.
Где молодость вальяжная, блатная?
Ты плотно жалась к моему плечу,
Хоть от тебя открытка доплатная,
Я за нее всей жизнью заплачу.
«Октябрь», 1933. № 11. После строфы 5.
Мне б увидеть в годы те,
Пыль стирая бархаткой,
Север в жаркой красоте,
Стратопланы в высоте,
Триста верст над Арктикой.
Век, что в ростепель прошел,
Не чужой, не нанятый,
Через горы, через дол,
В том краю, где гиб монгол,
Вымирали мамонты.
АС. После строфы 3.
И песню споешь ли ты мне,
Что пели с тобой в перелеске,
О том, как в родной стороне
Убит был полковник стрелецкий?
Кому он был дорог и мил
И в горькие годы разлуки?
С кем честно делили весь мир
Его загорелые руки?
«Литературный современник», 1938, № 5. После строфы 9.
А на память о той, что зари светлей,
О любовном велении мудром,
Прозывали посад «Тихий свет морей»
Старики по окрестным тундрам.
«Звезда», 1938, № 5. После строфы 7.
Утром, бывало, над нами всё коршуны кружатся,
В злых ковылях разноцветные тени легли,
Девичью песню о карих глазах подхорунжего
С другом веселым мы в раннее утро вели.
«Литературный современник», 1938, № 10. После строфы 2.
Где белый пар клубился по мосту,
Где в завитки дымок свивался синий,
Где над родной приморскою долиной
Трубил журавль усталый в высоту,
Отбившийся от стаи, и, нежданно
Во тьме услышав громкие гудки,
Летел над влажной заводью тумана
К мостам, что, горбясь, стыли вдоль реки,
Где на просторе, всем ветрам открытом,
Чугунный всадник на столбах ворот
Уздал коня, и конь стучал копытом
По мостовым, в сверкающий пролет.
«Звезда», 1946, № 7–8. После строфы 2.
В глухой тайге, за синими снегами,
Как прежде, даль певуча и светла,
А юность семиверстными шагами
К поре свершений всех нас привела.
Читать дальше