Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Советские лагеря также были детищем идеологической войны. Кампания против кулаков в начале 1930-х годов и позднейшая война против троцкистов и диверсантов в 1936–1938 годах были слишком хорошо продуманными и политически значимыми, чтобы стать простым средством мобилизации работников принудительного труда. Расширение числа обычных заключенных в лагерях отражало те изменения в карательной политике, по отношению к которым увеличение рабочей силы являлось скорее следствием, а не причиной. Советские концентрационные лагеря были также предназначены для изоляции врагов государства от более широкого общества, хотя в отличие от германских лагерей, заключенных отпускали на свободу, как только они отсиживали свой срок, за исключением небольшой группы врагов, которые считались неисправимыми, и им нельзя было доверять и позволить вернуться обратно в нормальную жизнь. Политические заключенные должны были в момент своего освобождения подписывать документ, подтверждающий, что они никогда больше не будут заниматься контрреволюционной деятельностью, и отмечаться в отделениях НКВД каждую неделю на протяжении многих лет 100. «Двойной террор» осуждения и нового наказания в ГУЛАГе был частым явлением, если главной целью заключения был режим принудительного труда. На лагеря смотрели как на опасные места, наполненные теми, кого режим определил как угрозу обществу и государству.

Лагеря функционировали как логическое следствие идеологий, коренящихся в дихотомии между причастностью и исключением. Факт изоляции и исключения большинства жертв по политическим или расовым мотивам, был нематериальным. Режимы устанавливали своих противников и уничтожали или удаляли их. В германской диктатуре язык уничтожения и разрушения использовался без разбору и буквально. Примо Леви, итальянский еврей, химик, выживший после Освенцима, заметил, что эсэсовцы использовали пепел из крематориев, где сжигались заключенные после газовых камер, в качестве дорожного покрытия на тропинках и дорогах вокруг эсэсовских жилищ 101. В этом и состояло окончательное выражение того побуждения к вызову и разрушению, стремление топтать ногами, столь очевидное в ежедневной рутине и жестокостях концентрационных лагерей. Лагеря не были ни просто результатом обстоятельств или соображений выгоды, ни простым выражением чистого террора. Они были непосредственным последствием идеологических побудительных сил двух диктатур, которые покоились, подобно большинству современных форм авторитаризма, на навязывании вины и мстительном разрушении противников.

Советский переводчик Валентин Бережков весной и летом 1940 года оказался в Берлине, работая в комиссии, посланной в Германию для наблюдения за поставками технологического оборудования в Советский Союз, которые осуществлялись по условиям торгового соглашения, недавно подписанного между двумя диктатурами. Он был удивлен сходством своей новой окружающей среды: «Та же идолизация «руководителя», те же массовые съезды и парады… Все очень похоже, помпезная архитектура, героические темы, отраженные в искусстве, почти таком же, что и наш социалистический реализм… массированное идеологическое промывание мозгов» 2. Видя низкопоклонство толпы перед обращающимся к ней Гитлером, он вспоминал Сталина, стоящего на трибуне Мавзолея, приветствующего марширующие под ним колонны воодушевленных коммунистов. Но в том, что он осознает это ошеломляющее сходство, вспоминал позже Бережков, он боялся признаться даже «самому себе». Между тем, пропасть, разделявшую две диктатуры, он прекрасно понимал. Сталин хотел, чтобы Советский народ построил социалистическое будущее, в котором «все народы будут равны и счастливы». Гитлер намеревался создать «империю господствующей расы» и хотел, чтобы народ создал ее посредством «кровавой бойни войны» 3.

Различие было фундаментальным. При всем сходстве в характере функционирования диктатур, в том механизме, который связал воедино народы с их тиранами, в удивительной схожести задач развития культуры, стратегии экономического управления, утопических социальных устремлениях, даже в моральном языке режимов, идеологические цели двух государств различались столь же разительно, как и протестанты и католики Европы в шестнадцатом веке. Краткий период популярности идей «национал-большевизма», процветавших в 1920-х годах, мог проложить пропасть между двумя идеологиями, но эти идеи не были обращены ни к тому, ни к другому диктатору 4. Сталин, при всей той ужасной цене, которую ему пришлось заплатить за идею строительства социалистического рая, на протяжении всех лет своей диктатуры полагал, что он борется за мировой триумф угнетенных и эксплуатируемых классов, даже тогда, когда подавляющее большинство его собственного народа безмерно страдало от политической регламентации и экономических лишений. Даже перед лицом миллионов сограждан, убитых, искалеченных, подвергавшихся регулярным преследованиям, в 1945 году уже в конце своей жизни Гитлер продолжал верить в то, что идеал расовой империи был достоин того, чтобы бороться ради него. Обе системы, однако, объединяла одна общая нерешенная и постоянно преследовавшая их проблема, которая заключалась в том, что между идеалом и реальностью в их диктатурах лежала непреодолимая пропасть. Общим для них были и инструменты, которыми каждая система пользовалась для маскировки искажений истинного положения вещей.