Герман Де Бетс - Искусство говорить на суде

Всякий педагог скажет вам, что нужно приготовлять свои речи.

В силу присущей ему способности, в силу какого-то рокового закона, побуждающего его смешивать самые разнородные вещи, он примет судебную речь за написанное сочинение и продекламирует с чувством известные стихи Буало:

Я же, сказавший несколько сотен судебных речей, на основании всего моего опыта, восклицаю во всю силу моих легких: «Не приготовляйте ваших речей! совсем не приготовляйте! Абсолютно не приготовляйте!»

Кричите мои друзья, сколько угодно, что это парадоксы, но знайте при этом, что в педагогике истина содержится только в парадоксах.

Парадокс убьет рутину.

Закройте книги, герметически закройте; откройте глаза и уши; посещайте судебные заседания, наблюдайте, слушайте ораторов, – я должен добавить: способных, настоящих ораторов, тех, которые не гонятся лишь за удовлетворением страсти возбуждать удивление своим искусством, а ставят себе единственно верною целью своего красноречия убедить слушателей! Они импровизируют.

Они импровизируют форму, фон речи, хотя какое-нибудь отвлечение в сторону, тотчас же исчезающее, какое-нибудь смешение основания дела с основанием речи может заставить думать противоположное. Опыт научил их, что когда они, следуя правилам риторики, заботливо соорудили здание своей речи, то им оставалось в пылу борьбы лишь выбросить за борт свою постройку и снова, тратя новые силы, создавать новую речь.

В первые годы практики они являлись в заседание с прекрасным планом. В нем было все: главные положения и мельчайшие детали, от кнопки для звонка до последнего изгиба карниза.

Перерыв противника, улыбка, перевернутый лист бумаги повергал их в настоящую муку.

Вдруг дело в самом заседании принимало другой оборот; необходимо было тотчас же изменить план борьбы, являлась необходимость обнажить скелет, поставить на его место другой, дать ему другое тело: страшная внезапность, требующая тяжелых усилий!

И наученные опытом они не являются более с вполне одетыми фантошами, так как совершенно уверены, что последние развалятся, как только поднимется занавес.

И я приготовлял бывало вступления, но они все без исключения оказывались не кстати в момент пледирования! И я составлял планы с делениями и подразделениями, но все они оставались забытыми при том усиленном труде мысли, который вызывается необходимостью говорить перед живыми людьми. Каюсь, и теперь еще мне случается поддаться натиску классических правил, впасть в недоверие к своим силам и написать заметки для речи. Но всегда в заседании я теряю их из виду, всегда, окончив речь, я обретаю их и под своими бумагами; постоянно мне приходится констатировать их полнейшую бесполезность. Да и как может быть иначе? Ведь я говорю перед судьями. Моя речь обращается к ним. Мой взгляд должен сопровождать мои слова. Каким же образом я мог бы следить глазами за бездушными записками?

Они могут только развлекать и стеснять меня. Заниматься бумагой – значило бы ослаблять силу суждения, развертывающуюся в голове и выражаемую устами; это значило бы осуждать себя на внезапный и притом двойной труд – размышления и труд памяти; это значило бы связывать в мозгу цепь идей, зародившихся в данную минуту, с нитями прежних мыслей.

Верьте мне: чтобы речь была хорошей, она должна быть живой, активной, иначе говоря – экспромтной. Ее следует импровизировать, всецело, абсолютно импровизировать.

Никогда не пишите ваших речей. Между речью, написанной заранее и произнесенной устно, существует глубокая пропасть. Мне хорошо известно, что один из наших учителей, которого возраст и болезнь в настоящую минуту держат вдали от нас, этот самый блестящий оратор нашего сословия, столь великий и прекрасный, что мы не можем питать надежды снова обрести подобного ему, писал, как говорит молва, свои речи. Но старшие наши товарищи передавали мне на его счет любопытные замечания, которые я повторяю перед вами.

Он писал, рассказывали мне, восемь речей, но произносил девятую. И эта девятая речь, которую он импровизировал в самом заседании, была наиболее прекрасной, поражающей, неопровержимой [4] Вообще, мне кажется, следует отнестись с большою осторожностью к этому совету автора – не писать совсем речи по делу. В частности приводимый им пример может навести на верную мысль, что девятая речь его блестящего товарища от того, может быть, и была «наиболее прекрасной», что была сказана после того, как автор восемь раз переделывал свою речь. Примеч. переводч. .