Михаил Краснов - Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов

В.Н. Козлови Д.Б. Орешкин, проанализировав статистические данные, пишут, что длина железных дорог в 1913 г. (в советское время за точку сопоставления брался именно этот – предвоенный – год) составляла 58,5 тыс. км, а в 1956 г. – 120,7 тыс. км, т. е. увеличилась более чем вдвое. Однако с 1865 по 1890 г., т. е. за 25 лет, железнодорожная сеть России выросла в семь (!) раз – больше, чем в Англии (ее показатель за тот же период – шесть раз), хотя и несколько меньше, чем в Германии. «Но, в любом случае, царская Россия очевидным образом входила в число мировых лидеров по темпам развития транспортной инфраструктуры» [41] Козлов В.Н., Орешкин Д.Б . Статистика и этика // Общественные науки и современность. 2009. № 1. С. 89. . «С 1893 г. Россия вводит в среднем уже по 2,5 тыс. км путей в год: на рубеже веков среднегодовой прирост приближается к 2 тыс. км и даже более. Параллельно растут объем грузоперевозок, показатели торговли, промышленное производство, урбанизация и т. д.» [42] Там же. . «Среднегодовой прирост сети с 1913 по 1956 г. – 1,4 тыс. км. То есть благодаря революции, коллективизации, индустриализации, мобилизации, идеологизации, концентрации и централизации “желдортранспорт” под личным контролем вождя в ХХ в. успешно съехал на темпы времен отмены крепостного права (1865–1875 гг.)» [43] Там же. С. 90. . А далее авторы объясняют, почему выбрали пример с железными дорогами: «В других случаях советская статистика маскирует провалы чуть-чуть искуснее. Либо подменяя понятия, когда, например, вместо цифр по урожаю доказательством успеха служат цифры по увеличению распашки земель в колхозах и сокращению доли кулацких хозяйств. Либо показывая прирост в процентах, чтобы нельзя было сравнить натуральные объемы. Либо измеряя прирост в рублях. Советский рубль с точки зрения экономического эталона столь же эффективен, как каучуковый эталон метра. Рублей сколько велел Госплан, столько и напечатали. Поэтому прирост производства, выраженный в них, может легко достигать и 20, и 30, и 50,5 при неизменном или даже убывающем натуральном объеме. Советская статистика быстро усвоила правила игры: ее задачей стало не отражение действительности, а доказательство преимуществ социалистического строя. Если некий факт таких преимуществ не доказывает, его просто нет. Или, как апокрифически сформулировал видный советский экономист, академик С. Струмилин, “лучше стоять за высокие темпы развития, чем сидеть за низкие”» [44] Там же. С. 91. .

Примечательно, однако, другое: почему-то именно «атомная бомба» фигурирует как главное достижение сталинского режима. Понятно, что за словами о бомбе подразумевается передовая наука и соответствующий уровень промышленности. Но нет сомнений, что уровень научных и технических достижений был бы на порядок выше, если бы репрессивная власть не вынуждала одних ученых и инженеров к эмиграции (хрестоматийными стали фамилии И.И. Сикорского и В.К. Зворыкина, я уж не говорю о «философском пароходе»), не уничтожала бы других, не помещала бы третьих в «шарашки». (Об одной из «шарашек» говорится в романе А.И. Солженицына «В круге первом». Там тоже были достижения, но, повторю, неужели в условиях свободного творчества они были бы ниже?)

Так вот, показательно, что «достижения Сталина» редуцированы именно до средства массового уничтожения. Государственная цель, действительно, состояла не в расцвете общества, а в противостоянии «империалистическому лагерю» – этой бездонной топке, куда бросались судьбы людей, природные богатства, культурные ценности и проч. и проч. За символом «атомной бомбы» скрывается совершенно технократический взгляд на смысл существования общества. Да и само понятие «передовая наука» как один из индикаторов развития не может ограничиваться научными достижениями, предназначенными только для военного или связанного с ним производства. Современная наука и вообще современное общество немыслимы без социальных наук и наук о человеке. Между тем эти научные сферы, как, впрочем, и некоторые области естественных наук, находились под жестким идеологическим контролем, и некоторые научные направления либо впрямую запрещались (например, социология, психология, генетика, кибернетика), либо существенно ограничивались, а их представители подвергались разного рода репрессиям.

Наконец, главное: социальная эффективность принципиально отличается от эффективности, условно говоря, утилитарной . Так, изобретенная в период Великой французской революции гильотина, конечно, стала гораздо более эффективным орудием казни, чем традиционный топор палача. Но были ли для французского общества «эффективны» массовые казни «врагов народа» – сначала аристократов, а затем (в рамках внутривидовой борьбы) и многих революционеров? Социальная эффективность имеет иные оси координат. И среди них – способность достигнутого результата стать основой для дальнейшего развития общества .