Владимир Горохов - Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

– А что сам, думаешь, на сей счёт, друг любезный? – обратился к Солону Клиний.

– Не знаю, не знаю. Нет уверенности ни в чём, – с грустью рассуждал тот. – Афинский народ как прибрежный ветер. То пошумит, то утихнет, то неожиданно направится в противоположную сторону от требуемой тебе. Буря, которую я поднял, может сдвинуть с места афинский корабль, но может и обойти его стороной. На нашем афинском судне, как вы знаете, нет дружного экипажа. Многое будет зависеть от кормчих.

– Ты хочешь сказать от архонтов? – переспросил Дропид.

– От архонта, – уточнил Солон. – От архонта-эпонима Аристодора.

– Однако, – продолжал горячиться Дропид, – мы не можем давать такое важное дело на откуп одному человеку, полагаясь только на его милость…

Но договорить он не успел. Внезапно открылась дверь, и послышался громкий голос раба:

– Хозяин! Тебя хочет видеть архонт-эпоним Аристодор, сын Феагена.

На мгновение все замолкли, удивились. Даже хладнокровный Солон и тот растерялся от появления неожиданного гостя, его сердце слегка заколотилось, а щёки покрылись румянцем. Но, тут же, опомнившись, он быстро надел на голову шапочку, набросил на плечи попавшуюся под руки мешковину и стал в неё лихорадочно укутываться. Изобразив на лице маску безумия, выглянув в дверь, он притворно идиотским голосом пропищал:

– Здравствуй! Ты к кому, архонт, к моей жене или к отцу? Если к жене, то она в гинекее – на другой половине дома!

Вместо приветствия Аристодор спокойным, но твёрдым голосом произнёс:

– Не шути, Солон. Мне не только твоя, но и своя жена мало на что сгодится. У меня почтенный возраст.

– А, так ты к моему отцу! Но его дома нет. Он… он… он давно умер, – жалобно объяснил хозяин, продолжая лихорадочно укутываться в мешковину, и нарочито вращая выпученными невинными глазами осматривать гостя.

– Не гневи богов, сын Эксекестида, не оскверняй память родителя. Покойный относился к числу достойнейших афинян. Да и весь ваш славный род один из знаменитейших в Элладе. А ты вот… мнимо сходишь с ума! Не даёшь мне и другим архонтам завершить начатое дело.

При этих словах государственный муж сделал паузу, а потом, с любопытством оглядев Солона, любезно осведомился:

– Но позволишь ли ты мне войти?

Тот хотел, было сказать «Зачем?», но почему-то ответил:

– Ну-ну, раз пришёл, входи.

Архонт вошёл в комнату. Увидев растерянных собеседников, окинул всех намеренно суровым взглядом, а затем ехидно спросил:

– А что же вы не укутываетесь в мешковину и не надеваете шапочки? Или их у Солона на всех не хватает? Если так, то я немедля прикажу рабам принести и для вас. Вы не представляете, как мне хочется побыть в большой компании мужей, рехнувшихся умом!

Друзья в нерешительности молчали. Пользуясь выгодной для себя ситуацией, архонт промолвил:

– Я бы хотел наедине поговорить с хозяином. Не возражаете? Или возражаете? А то от слабоумных можно получить любой ответ!

Находившийся «не в своём уме» хозяин продолжал гримасничать, кивнул друзьям, и те исчезли. Вдогонку им Солон крикнул:

– Приходите как-нибудь на неделе, будем пить козье молоко!

– Стало быть, сказано, – откликнулись хором удаляющиеся друзья.

После ухода Конона, Клиния, Гиппоника и Дропида, оскалив зубы, купец обратился к архонту:

– Будешь стоять, сидеть или приляжешь, уважаемый Аристодор?

– Сяду на крышу, – съязвил тот и тут же, весьма приязненно, добавил, – перестань паясничать, Солон. В своём мнимом безрассудстве ты переходишь все допустимые пределы. Не пристало тебе такое. Ты же сам поучал: «ничего слишком» Давай лучше благоразумно поговорим начистоту.

После этих слов архонта «сумасшедший» поэт выздоровел. Он снял с головы шапочку, отбросил в сторону мешковину, обрёл свой естественный облик и пригласил гостя сесть. Сам же, предвидя затруднительный разговор, обосновался напротив.

– Итак, я слушаю тебя, архонт, – сказал он ровным спокойным голосом.

– Это я должен выслушать твои объяснения, – порицающе возразил собеседник, усаживаясь на скамье, – поэтому, собственно, и пришёл. Ты, Солон, поднял в Афинах смуту. Своими песнями о Саламине накликаешь бедствие, раздуваешь пламя беззакония и произвола. Но ведь хорошо известно, что на сей счет, гласит закон: «Всякий, кто призывает к походу на Саламин, подлежит изгнанию или смерти». Неужели тебе надоело жить? Или полагаешься на мнимое сумасшествие? Нет, дорогой поэт, ни меня, ни других архонтов, ни Ареопаг так просто не проведёшь. Да и остальные афиняне не очень-то верят в разыгрываемое помешательство. Ты выбрал сомнительный, не плодотворный путь, любезный. Тебе, придётся держать ответ перед Экклесией. Будь готов к этому, страшись!