Аркадий Ваксберг - Преступник будет найден

Эти и другие «ляпы» выдали подделку, которая была подтверждена комиссией Академии наук. После этого преступник был пойман и осужден.

Не всякий представляет себе, сколько интересного может поведать рукопись внимательному, дотошному и много знающему человеку. Один московский следователь рассказывал мне такой случай. Грабитель на месте преступления оставил дерзкую, циничную записку, бахвалился, что не будет разыскан. Записку дали прочитать криминалисту-почерковеду. Изучив ее, эксперт заявил, что у писавшего нет левого глаза: этот дефект зрения выдавали своеобразные неправильности письма. Столь важная улика значительно облегчила розыск преступника. В процессе расследования вывод эксперта полностью подтвердился.

Сильно вытянутые в длину, в ширину или наискось буквы, сдвоенные штрихи и некоторые другие особенности выдают человека, страдающего астигматизмом — серьезной болезнью глаз. По этой детали удалось однажды в течение двух суток найти опасного преступника: глазные больницы дали сведения о всех больных астигматизмом, и круг подозреваемых сильно сузился.

Некоторые считают, что по письму можно узнать еще больше. Да не просто больше — все о человеке. Это представление связано с так называемой графологической школой, широко распространенной за рубежом, а до середины тридцатых годов весьма популярной и у нас. Графологи утверждают, что почерк является зеркалом человеческой личности, что по нему можно достоверно судить о характере человека, его наклонностях, свойствах, интересах. Они считают себя учениками Аристотеля, Лейбница, Гёте, Фурье и многих других великих мыслителей, писателей, ученых, которые являлись предтечами и зачинателями графологии, ее убежденными почитателями, ее страстными пропагандистами. Гёте, к примеру, писал, что «почерк непосредственно связан со всем существом человека, с условиями его жизни, работы, его нервной системой, поэтому наша манера писать носит на себе такую же несомненную материальную печать индивидуальности, как и все, с чем нам приходится соприкасаться». Уже в наши дни об исследованиях графологов, об их экспериментальных работах благожелательно, а то и восторженно отзывались А. В. Луначарский, Н. А. Семашко, К. Э, Циолковский, А. М. Горький, А. Н. Толстой, Мих. Кольцов, французские писатели Анри Барбюс, Вайян Кутюрье и другие выдающиеся деятели науки, искусства, литературы.

На книжной выставке в Лондоне Стефан Цвейг произнес взволнованную речь о «Смысле и красоте рукописей», в которой горячо ратовал за изучение личности художника через его почерк. «Вот крупный, размашистый, серьезный почерк Генделя, — говорил Цвейг. — В нем чувствуется могучий, властный человек и как бы слышится мощный хор его ораторий, в которых человеческая воля облекала в ритм необузданный поток звуков. И как приятно отличается от него изящный, легкий, играющий почерк Моцарта, напоминающий стиль рококо с его легкими и затейливыми завитушками, почерк, в котором ощущается сама радость жизни и музыка. Или вот тяжелая львиная поступь бетховенских строк; вглядываясь в них, вы словно видите затянутое грозовыми облаками небо и чувствуете огромное нетерпение, титанический гнев, охвативший глухого бога. А рядом с ним — какой контраст! — тонкие, женственные, сентиментальные строчки Шопена или полные размаха и в то же время по-немецки аккуратные — Рихарда Вагнера. Духовная сущность каждого из этих художников проявляется в этих беглых строках отчетливее, нежели в длинных музыковедческих дискуссиях, и тайна, священная тайна их творческого Я раскрывается полнее, чем в большинстве их портретов. Ибо рукописи, уступая картинам и книгам по внешней красоте и привлекательности, все же имеют перед ними одно несравнимое преимущество: они правдивы. Человек может солгать, притвориться, отречься; портрет может его изменить и сделать красивее, может лгать книга, письмо. Но в одном все же человек неотделим от своей истинной сущности — в почерке. Почерк выдаст человека, хочет он этого или нет. Почерк неповторим, как и сам человек, и иной раз проговаривается о том, о чем человек умалчивает. Я вовсе не намерен защищать склонных к преувеличениям графологов, которые по каждой беглой строчке хотели бы состряпать гороскопы будущего и прошлого, — не все выдает почерк; но самое существенное в человеке, как бы квинтэссенция его личности, все же передается в нем, как в крохотной миниатюре».

С. Цвейг не случайно пустил шпильку в адрес графологов. Скажу больше: шпилька была еще недостаточно острой. Не секрет, что графология была сильно скомпрометирована рядом своих невежественных и реакционных сторонников, таких, например, как Ломброзо, пытавшимся использовать ее для доказательства антинаучной «теории» врожденной преступности, «наклонность» к которой будто бы проявляется и в письме. Скомпрометировали графологию и примазавшиеся к ней шарлатаны, халтурщики и откровенные мошенники, превратившие ее в доходный промысел: чертоги наисовременнейших гадалок в модных костюмах вырастали, как грибы, на газонах парков культуры, в фойе театров и кино, где за умеренную и не очень умеренную плату можно было узнать, сварлива ли Маша, серьезен ли Саша и что вообще получится из их пылкой любви. Лженаучные потуги доморощенных графологов были жестоко высмеяны И. Ильфом и Е. Петровым в рассказе «Довесок к букве «щ».