Аркадий Ваксберг: У крутого обрыва

«В идеале» итогом всякого судебного процесса должно быть осуждение виновного и оправдание невиновного. В огромном большинстве случаев именно так и бывает на практике, а не только «в идеале». Но на этот раз, по причинам, которые теперь известны читателю, вопрос стоял иначе:

или будут наказаны двое, один из которых заведомо невиновен,

или будут освобождены от наказания двое, один из которых заведомо виновен.

Третьего же, к великому сожалению, на этот раз не было дано.

Вот как стоял вопрос, над которым бился наедине со своей совестью следователь Фролов, решая, что же ему делать.

Солдатов и Бобров терпеливо отбывали наказание, не ропща и не требуя снисхождения. Они и не знали, что в это время Фролов, взяв отпуск, отправился по инстанциям — «искать правду». Он был убежден, что найдет ее, и поступок свой считал естественным, а вовсе не подвигом и не геройством.

Я опускаю рассказ о том, как ходил он из кабинета в кабинет, как спорил, доказывал, убеждал. И как не всюду встречал сочувствие, а кое-где даже ловил на себе косые и недоуменные взгляды: с чего бы это вдруг следователю выступать в роли незваного адвоката? Но он не смущался косых взглядов, он делал правое дело и в сознании этого черпал энергию и силу.

Его принял прокурор республики. Принял и поддержал.

И наступил в конце концов день, когда Солдатову и Боброву сообщили о том, что дело их производством прекращено. Я не знаю в точности, было ли это сообщение для них совершенно неожиданным, несло ли оно нечаянную радость, или в глубине души они на что-то надеялись, не знаю. Человеку свойственно всегда на что-то надеяться и не обрекать себя без нужды на лишние страдания.

Сначала они помчались домой, к своим близким, к друзьям, получили новые документы, оформились — все честь по чести, но, прежде чем приступить к работе, сели в самолет и вернулись в те места, где разыгралась эта жестокая драма.

Как приняли их там, в деревне, где, сами этого не желая, они обагрили землю кровью хорошего человека? Прогнали и прокляли? Или молча повели на могилу Вадима — как раскаявшихся грешников, принесших повинную?

Этого я тоже не знаю.

Но как бы ни приняли, исход дела, наверное, у каждого оставляет горький осадок. Преступление не повлекло за собой наказания. Один из двух — несомненный преступник — судом (судом!) объявлен ни в чем не повинным. Не заслуживающим снисхождения, не прощенным, а невиновным. С таким финалом действительно трудно и больно смириться. Наше чувство справедливости уязвлено…

Бывает, пешка, еще в дебюте поставленная «не на то» место, до предела ограничивает в эндшпиле выбор вариантов, заставляя шахматиста отказаться от эффективнейших продолжений. Как было бы хорошо, если бы стояла она на одно поле, на одно только поле, дальше или ближе!.. Но она стоит там, где стоит, и — хочешь не хочешь — приходится с этим считаться. Жизнь — не шахматная партия, но и она сплошь и рядом задает задачи, решая которые хотелось бы «пешку» куда-нибудь передвинуть. А она «стоит», вынуждая нас выбирать не между лучшим и худшим, а «из двух худших». И тогда не остается ничего другого, как выбрать наименьшее зло.

Сколь ни велика потребность наказать порок, во сто крат хуже осудить невиновного и сделать «по справедливости» маленькое, совсем незаметное отступление от закона. Из самых что ни на есть благороднейших побуждений…

Именно в таких редких драматических коллизиях, которые подчас задает нам жизнь, с особой остротой обнажается высокогуманная, нравственная сущность основных принципов правосудия, содержащихся в нашем законе. В том числе и того, который гласит: «Все сомнения… толкуются в пользу подсудимого». Это не «награда» ему, это гарантия законности и правового порядка, на страже которого стоит суд.

1972

В жизни своей не читал дела скучнее!.. Несколько куцых листочков: заявление, протокол… И еще бумажечка с колонкой цифр. И все. Дело начато — и окончено. Сдано в архив. Приплюснуто толстыми томами других дел.

Из-под них-то мне его и извлекли. Кончался рабочий день. Я с тревогой посмотрел на часы: успею ли? «Ерунда, — хрипло отрезала немолодая уже секретарша, — тут и десяти минут много». Вероятно, сам того не заметив, я улыбнулся: да как же это — десять минут? «Ничего нет смешного, — обиделась секретарша. — Нашли бы поинтересней!.. А это?! У нас таких двадцать на дню».