Коллектив авторов - Полный курс уголовного права. Том I. Преступление и наказание

Из сказанного следует, что законодатель, конструируя правовую норму, должен использовать лингвистический материал, не только соблюдая правила «чистой» законодательной техники, но и учитывая национальные особенности языковой семантики, т. е. должен знать, «о чем и как думает народ». В противном случае закон просто не дойдет до адресата.

В этом плане вызывает возражение использование отечественным законодателем узкоспециальных иностранноязычных терминов, таких как «аффинаж» в ст. 192 УК или «Экологические преступления» в названии главы 26 УК. Дело в том, что термин «экология», введенный в научный оборот немецким естествоиспытателем Э. Геккелем, означает учение о природе. Думается, что более правильным было назвать данную главу «Преступления против окружающей природной среды». Другим примером не очень удачной новации служит использование в п. «и» ст. 63 УК слова «садизм», заимствованного из языка художественной литературы. Включенное в один ряд с такими словами, как «жестокость», «издевательство», «мучения», оно не несет никакой принципиально новой смысловой нагрузки и противоречит правилу экономии языковых средств, согласно которому «законодательная мысль должна быть выражена максимально ограниченным числом фраз и терминов». [123]Достаточно неясным и сложным для восприятия выглядит терминологический оборот, определяющий невиновное причинение вреда в ч. 2 ст. 28 УК и т. д.

Одной из причин недостаточной эффективности уголовно-правовой политики зачастую называют правовой нигилизм , о котором как национальной черте русского характера писали достаточно много и далеко не только юристы.

Н. В. Варламова, ссылаясь на американского историка Р. Пайпса, видит истоки российского правового нигилизма в слабости института частной собственности. «В отсутствии частной собственности не может быть и права», – пишет она. Возможно, в этом утверждении и содержится значительная доля истины, но ни Н. В. Варламова, ни Р. Пайпс не могут объяснить, почему именно в России «институт частной собственности не мог устойчиво опереться ни на обычай, ни на закон» [124]. Между тем в свое время Н. Бердяев подметил, что «русские суждения о собственности и воровстве определяются не отношением к собственности как к социальному институту, а отношением к человеку… с этим связана и русская борьба против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира» [125].

Интересно, что в народном правосознании признание допустимости мелких хищений государственного и общественного имущества выразилось в стихийном возникновении самого псевдотермина «несун», имевшего ироничный оттенок. Понятия «хищение», «кража», «воровство» были применимы к «настоящим» преступникам, но никак не к обычным людям, обеспечивающим себе прибавку к скромной зарплате за счет своего же рабочего места. Глубина этнопсихологических корней этого явления такова, что и с исчезновением «общенародной» социалистической собственности оно не перестало существовать, модифицировавшись к современным экономическим условиям.

К числу негативных явлений российской уголовно-правовой ментальности можно отнести и отношение к взяточничеству. Разумеется, последнее явление никак нельзя считать специфически русским, но об определенных особенностях этой формы девиантного поведения говорить можно. Еще во времена Московской Руси выработалась особая процедура так называемого «кормления», когда не жалованье, а сама должность, точнее, выгоды, извлекаемые из занимаемой должности, должны были «кормить» чиновника. «Кормление» как часть государственной системы содержания чиновничества произошло от так называемой «почести» – формы добровольного подношения, выражающей уважение к тому, кто ее удостаивался.

По сути, государственная власть перекладывала таким образом обязанность содержания своих чиновников на местное население. Мало что в этом смысле изменилось и в следующем, XVIII в., когда система «кормлений» продолжила существовать де-факто. Во времена правления императора Николая I был учрежден Комитет для соображения законов о лихоимстве, который в Записке, составленной для государя, отмечал: «Россию нельзя сравнивать ни с каким иным Государством. В ней люди и иначе думают и иначе действуют. Что в другом Государстве считается преступлением, то в России бывает обычаем, духу народа принадлежащим; в России и добродетели и приверженности к отчизне, и преступления, собственно ей только свойственны, а потому и наказания не могут быть одинаковы с теми, какие узаконены в других государствах» [126].