Юрий Андреев - Гражданско-правовая ответственность государства по деликтным обязательствам - Теория и судебная практика

Однако эти обстоятельства оценки в судебном заседании не получили, что свидетельствует об одностороннем и неполном судебном разбирательстве. В суде также не были допрошены свидетели Г., Ф. и Б., которые намеренно не явились по вызову суда в заседание. Законный представитель О. 3. не согласна также с решением суда о признании ее сына невменяемым, поскольку считает его психически здоровым человеком. Он на учете у психиатра и нарколога не состоял, а указанный в акте № 140 стационарной судебно-психиатрической экспертизы от 21 апреля 2003 г. диагноз – невроз, с которым сын якобы лечился около месяца в окружном военном госпитале города Самары, записан с его слов и без документального медицинского подтверждения. Ничего не известно ей и о наличии у сына травмы головы, которая, по мнению экспертов, в числе других причин привела к психическому заболеванию сына. Поскольку О. не является психически больным человеком и не представляет угрозу для общества, к нему принудительные меры медицинского характера применяться не должны.

Проверив материалы дела и обсудив доводы кассационных жалоб, Военная коллегия пришла к выводу о том, что постановление суда о применении к О. принудительных мер медицинского характера подлежит отмене, поскольку изложенные в нем выводы не подтверждены доказательствами, исследованными в судебном заседании. Согласно требованиям ст. 74 и п. 2 ч. 3 ст. 75 УПК РФ показания лица, в отношении которого поставлен вопрос о применении принудительных мер медицинского характера, не могут рассматриваться как источник доказательства по делу. Они не имеют юридической силы, не могут быть положены в основу решения по делу и использоваться при разрешении вопросов о применении принудительных мер медицинского характера. Однако из материалов дела видно, что согласно заключению экспертов-психиатров от 21 апреля 2003 г., обследовавших О. в стационарных условиях, у него установлено болезненное расстройство психики, которое в инкриминируемый период и в настоящее время лишает его возможности осознавать фактический характер своих действий и руководить ими. Несмотря на это, в обоснование постановления об освобождении О. от уголовной ответственности и о применении к нему принудительных мер медицинского характера суд положил протокол очной ставки между О. и Г. от 4 октября 2002 г., что недопустимо. Кроме того, не исследовав в судебном заседании протокол обыска от 25 января 2003 г., проведенного в квартире О., суд положил указанное доказательство в основу постановления и, сославшись на показания потерпевшего С. об обстоятельствах, которые ему стали известны со слов Ф., Б. и Г., этих свидетелей не допросил. Наряду с этим из показаний потерпевшего С. видно, что, помимо убийства, О. предлагал Г. деньги для того, чтобы тот подбросил С. наркотики. О передаче денег на приобретение наркотиков, которые он должен был подбросить С., пояснил и сам Г. в заявлении на имя начальника ГУВД г. Межгорье от 9 декабря 2002 г., которое оглашалось в судебном заседании. Однако этим обстоятельствам в постановлении суда никакой оценки не дано. При таких обстоятельствах вывод суда о том, что О. в период с ноября 2002 г. по 14 января 2003 г. неоднократно предлагал Г. совершить убийство С, т. е. путем найма склонял Г. к совершению действий, направленных на умышленное убийство потерпевшего, вызывает сомнение в своей обоснованности. Принимая решение об освобождении О. от уголовной ответственности и о применении к нему принудительных мер медицинского характера, суд сослался на приведенное выше заключение экспертов-психиатров от 21 апреля 2003 г. № 140, согласно которому у О. обнаружено паранойяльное развитие личности (хроническое бредовое расстройство по МБК-10). Об этом, как отражено в заключении, свидетельствуют данные анамнеза о появлении у него в 1996 г. в условиях психотравмирующей ситуации сверхценных образований, которые в последующем трансформировались в стойкий паранойяльный синдром и систематизацию болезненных идей с вовлечением широкого круга должностных лиц, присоединились аффективные расстройства, нарастала аффективная охваченность вплоть до тревоги за свою жизнь, сформировалось сутяжное поведение с борьбой за свои права и восстановление справедливости. Кроме того, в результате освидетельствования у О. выявлен стойкий паранойяльный синдром, аффективно заряженный, паралогичность мышления, некритичность к своему состоянию и ситуации. Указанные болезненные расстройства лишали и лишают О. в инкриминируемый период возможности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. По психическому состоянию в соответствии со ст. 97, ч. 1, п. «а», и ст. 99, ч. 1, п. «в», УК РФ О. рекомендовано принудительное лечение в психиатрическом стационаре специализированного типа. Согласно п. 6 Постановления Пленума Верховного Суда СССР от 26 апреля 1984 г. «О судебной практике по применению, изменению и отмене принудительных мер медицинского характера» решение вопроса о невменяемости, применении принудительных мер медицинского характера и определении типа больницы относится к компетенции судов. Поэтому заключение экспертов-психиатров подлежало тщательной оценке в совокупности со всеми материалами дела. Однако заключению экспертов суд не дал должной правовой оценки, в том числе в совокупности с другими доказательствами по делу, а вывод суда о его научной обоснованности вызывает сомнение по следующим основаниям. Как видно из материалов дела, в них отсутствуют медицинские и другие документы, которые могли бы объективно подтвердить данные анамнеза, выдвинутого экспертами-психиатрами, а все сводится к показаниям О. и потерпевшего С. о характере поведения и состоянии здоровья О. В частности, в деле отсутствуют медицинские документы, отражающие физическое развитие и состояние здоровья О. в детском возрасте, подтверждающие факт получения им черепно-мозговой травмы, а также отравления в 13-летнем возрасте угарным газом.