Аркадий Ваксберг: Преступник будет найден (Рассказы о криминалистике)

Были еще знаменитые испытания погружением в воду (невиновен — не тони!), и свирепые поединки (силач против слабого, зверь против человека), и пытка специальным хлебом, который мог застрять в горле, разумеется, только у преступника (отсюда, кстати, пошла сохранившаяся до наших дней формула честности: «Да подавись я этим куском!» и проклятье: «Чтобы ты подавился!»).

С каждым веком пытки становились все «тоньше», все совершеннее. Так велели цари, короли, императоры, президенты. Им служили не только придворные льстецы и придворные философы, но и придворные механики, придворные инженеры. Это они придумали железные сапоги, обручи, костедробилки, доски с гвоздями, дыбы, иглы для ногтей и многие другие «чудеса техники», плоды пытливой мысли.

И все для того, чтобы вырвать у жертвы признание своей вины, услышать страдальческий лепет: «Виноват... признаю...» и возрадоваться великому торжеству добытой истины. Ведь зачем невиновному признаваться, не правда ли?..

Это было в средневековье, но долго еще представление о «личном признании» как о «царице доказательств» уживалось в судейской практике. Оно, говорил известный русский юрист В. Д. Спасович, «облегчает работу суда и дает ему возможность основать свое убеждение на этом сознании, не прибегая к утомительной и часто опасной борьбе с сомнениями по делу».

Со временем за порочную идею «признания» стали цепляться не столько от невозможности, сколько от нежелания сказать правду. Этот давний способ расправы с честными людьми позаимствовали бериевские бандиты в трагические годы культа личности. Подкупом, шантажом, обманом, изощренными физическими и психическими пытками они добивались «признания» своих жертв в совершении самых фантастических преступлений. Никаких иных доказательств, разумеется, не было, но услужливые теоретики поспешили объявить, что они, оказывается, и не нужны: сам признался! Туг уж ничего не попишешь...

Додумались до того, что подвергли сомнению даже самую возможность существования каких-либо доказательств в «такого рода делах». Поскольку, мол, «враги народа» ушли в подполье, не будут же они оставлять следы своих преступных действий!

Выходит, улик по таким делам вообще не бывает, и все усилия надо обратить на то, чтобы вырвать личное признание. И вырывали...

О том, как попиралась в те годы законность, как гибли лучшие сыны и дочери народа, «признавшиеся» во всех смертных грехах, теперь хорошо известно. Партия сорвала покров с этих мрачных тайн и торжественно заявила, что никогда, никогда такое не повторится.

Концепции, складывавшиеся в те годы (а было тех лет немало), не могли не оставить след в умах некоторых юристов, воспринявших эти концепции еще на студенческой скамье, а затем способствовавших внедрению их в жизнь. С последствиями культа личности, в чем бы они ни выражались, идет беспощадная борьба. Идет она и на правовом фронте.

Новый закон развенчал порочную идею особой значимости «личного признания», которое отныне «может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказательств по делу».

Но старые традиции живучи; иногда они проникают и в практику, порождая ошибки, которые не так-то легко бывает исправить.

Однажды я был назначен судом выступать по необычному делу. Смешанное чувство брезгливости и удивления не покидало меня все время, пока я, готовясь к процессу, читал протоколы допросов, очных ставок, осмотров — десятки листов, вшитых в аккуратную коричневую папку с надписью: «Дело по обвинению Саранцева в покушении на изнасилование Кузиной».

...Ранним августовским утром в самом центре Москвы из подъезда четырехэтажного дома выбежала молодая женщина — Вера Михайловна Кузина. Глотая слезы и путаясь в словах, она рассказала постовому милиционеру, что, проснувшись среди ночи, увидела стоящего на подоконнике незнакомого мужчину, который тотчас же спрыгнул в комнату и напал на нее. Она отчаянно сопротивлялась, и ей, наконец, удалось сломить силу преступника: пьяный, утомившийся от борьбы, он заснул тут же, на кровати.

Милиционер, поднявшийся вслед за Кузиной в ее квартиру на третий этаж, действительно обнаружил спящего посреди кровати одетого мужчину.

Через несколько часов отрезвевший преступник предстал перед следователем. Он назвался шофером Саранцевым. Когда следователь объяснил ему, почему его задержали, Саранцев сразу во всем признался.

Накануне вечером, рассказывал он, ему пришла в голову мысль забраться в чью-нибудь квартиру. Он облюбовал именно тот дом, где его задержали, для храбрости выпил четыреста граммов водки и полез на чердак. Оттуда выбрался на крышу. Ноги не слушались его. По мокрому скату крыши — был сильный дождь — ему пришлось передвигаться на четвереньках. Все-таки добрался до водосточной трубы и стал по ней спускаться. Нащупал карниз, пошел по нему, наткнулся на открытое окно. Л дальше было то, что уже известно.