Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

Вы меня упрекаете в неповиновении высшим властям. По гражданской линии я нигде и ни в чем не нарушал законов. Что же касается моей духовной жизни, то должно повиноваться больше Богу, нежели человеку.

Виновным я себя не признаю. У меня всё.

Защитительная речь брата Маховицкого неоднократно прерывалась судьей.

Затем было предоставлено Маховицкому последнее слово…

Я еще раз благодарю Бога, что могу предстоять пред судом за Имя Его.

Судья: (прерывая): Мы не позволим вам говорить здесь проповедь.

Брат Маховицкий был лишен последнего слова, и суд удалился на совещание.

Граждане судьи! Должен признаться, что как был я неисправимым оптимистом, так им, наверное, и помру. Сначала я слал в высокие инстанции заявления, наивно надеясь на какие-то положительные результаты. И даже совсем неожиданный результат — тюрьма — меня не до конца охладил. Остатки розового оптимизма у меня оставались еще сегодня утром, в начале судебного заседания. Очень уж очевидной казалась мне моя невиновность. Но постепенно в ходе судебного заседания мой розовый оптимизм начал перерастать в черный пессимизм. Я увидел явную предубежденность и понял, что остановить операцию и доказать, что я не верблюд, мне не удастся. Мое ходатайство о вызове свидетелей и включении документов отклонили без мотивированных объяснений; мои доказательства, высказанные в начале судебного заседания, оставили без обсуждения; существа дела старались не касаться, орудуя нешироким арсеналом ярлычных определений. Постепенно нагнеталась тяжелая атмосфера, — увенчавшаяся обвинительным словом прокурора Садовского, от которого я даже узнал такое, чего раньше не знал ни от следователя, ни из обвинительного заключения.

Оказывается, я еще и националист. Вот только бы уточнить — буржуазный или, может, социалистический? Я в своих заявлениях не касался национального вопроса. Такое заключение делается только на основании того, что я писал о нарушениях законности, допущенных на Украине. А если бы я жил в Тамбове и написал что-нибудь подобное — каким бы я националистом был, тамбовским? Львовские прокуроры не могут без того, чтобы к «делам» такого типа, как мое, не привязать национализма. Они, наверное, в каждом втором буржуазного националиста видят.

Прокурор цитирует часто цитируемые слова Ленина о «едином взаимодействии пролетариев великорусских и украинских». Но нельзя обходиться все время одной цитатой, нужно брать ленинскую национальную теорию в целом. Должен напомнить государственному обвинителю, что В. И. Ленин уже в советское время, когда существовал СССР, настойчиво подчеркивал, что местный национализм сам по себе не возникает, что он всегда бывает реакцией на великодержавный шовинизм, что лучший способ борьбы с национализмом — искоренять его первопричину — шовинизм. Эти ленинские указания отражались в решениях партийных съездов до самого начала тридцатых годов, когда Сталин окончательно стал проводить свою национальную политику.

Еще одно открытие сделал прокурор: оказывается, я пою с чужого голоса. Источником моих мыслей он делает какого-то американца Эвенштейна. Может, государственный обвинитель подскажет мне, где бы я мог почитать цитированного им Эвенштейна? Ведь у нас судят по 62 статье Уголовного кодекса (УССР) только за чтение таких книг, независимо от того, разделяю ли я их мнение. Никак не может представить себе государственный обвинитель, что можно без помощи эвенштейнов или кого-нибудь другого сформировать свои собственные мысли, собственные убеждения. Я, видите ли, виновен еще и в том, что мое сопроводительное письмо к П. Е. Шелесту передала радиостанция «Свобода» и напечатал журнал «Сучасшсть». И этот факт смакуется, хотя к сегодняшнему обвинению он не имеет ни малейшего отношения. Государственный обвинитель высказывает даже предположение, что, может, я лично передал эти материалы, а перевранные данные о моей личности, приведенные там, — всего лишь хитрый прием. На чем строятся эти предположения? Исключительно на желании нагнести обстановку в суде.

Прокурор тут вспоминал выступление Г. Е. Шелеста на XXIII съезде КПСС, в котором первый секретарь ЦК КПУ называл имена способной творческой молодежи. От этой молодежи государственный обвинитель меня отмежевывает. А известно ли уважаемому прокурору, что произведения названных Шелестом лиц, напечатанные и ненапечатанные, независимо от желания авторов также появляются в тех журналах и передаются теми радиостанциями? Но ведь их не судят за это и даже называют как лучших с трибуны партийного съезда.