А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании

К сожалению, современное состояние свободы не терпит строгой морали как разумного ограничителя себя, а этика подменяется этикетом. И понимание этого есть не только в России, но и у представителей Запада, например у Фолкнера: «…Мы отказались от смысла, который наши отцы вкладывали в слова „свобода“ и „независимость“… смысла, превращенного нами в пустой звук. Свободу мы подменили патентом на любое действие, лишь бы оно освящалось выхолощенным словом „свобода“». [406] А дальше его мысль продолжает замечательный писатель В. Распутин о том, что в этот самый момент исчезла так же истина. Она отказалась от нас, повернулась спиной с тем, чтобы, может быть, вернуться, когда с нами что-нибудь случится. Вернуться и научить нас уважать истину и заставить заплатить любую цену, чтобы вновь обрести истину и хранить ее. «Истина – это длинная, чистая и четкая, неоспоримая, прямая и сверкающая полоса, по одну сторону которой черное – это черное, а по другую белое – это белое…» [407]

Итак, современная интерпретация такой «свободы» становится уделом не всех и каждого, а людей не бедных, т. е. она означает социальное и правовое неравенство. Данное обстоятельство многократно отмечал Ф. М. Достоевский 150 лет назад: права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Так и возникает ситуация, именуемая писателем «не по карману билет» [408] .

И ограничителями такой «свободы» в условиях минимизации духовно-нравственных воздействий способны выступать право и суд. «Присущая праву всеобщая равная мера – это именно равная мера свободы и справедливости, а свобода и справедливость невозможны вне и без равенства (общей равной меры)» [409] .

Ни Собор, ни Православная церковь не ставят под сомнение ценности прав человека. Их намерение – дополнить концепцию прав человека важным измерением: они должны осуществляться в системе нравственных координат. Потому что демонтаж этой системы опасен для человеческой цивилизации… «Если мы хотим иметь жизнеспособную цивилизацию, то должны реализовывать человеческие права в рамках нравственной ответственности…» [410]

Церкви вторят авторитетные представители науки [411] : «Религиозное чувство, в какой бы форме оно ни было, заполняет определенные лакуны в духовном мире человека, которые не в состоянии заполнить никакие рациональные знания. Так уж создан человек, таким он образовался в нашем мире» [412] . Справедливости ради надо сказать, что представители не все и науки не всей [413] .

Итак, мы подошли к констатации невозможности упрощенного, механистического сравнения характеристик светских судей, судов и Суда Божьего, стремления напрямую, буквально «примерять» и «переносить» свойства последнего на суд государственный и на современную судебную систему.

Предметом суда светского и Божьего выступают различные грани человека: в первом случае его дела (содеянное), во втором – душа (разум, чувства, воля), не относящаяся к светской подсудности.

Попытки охарактеризовать широту и глубину человека, согласно Ф. М. Достоевскому как «меры всех вещей», проявляются в его различных определениях, в том числе «человек это мир человека, государство, общество». А «опредмечивание» человека наглядно проявляется в таком высказывании: легко любить все человечество, трудно любить человека. Так, писатель в «Братьях Карамазовых» замечал: «Широк человек, слишком даже широк, ибо в нем все противоречия вместе живут… Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей» [414] . Это – открытие своеобразной гуманитарной «теории относительности» людской души: каждый из его героев шире, многограннее любой однозначной трактовки.

Ф. М. Достоевский также полагал, что официальная юстиция, светский суд не в состоянии в полной мере оценить, осудить и покарать преступника, тем более фактами его оправдания по каким-либо формальным основаниям (в частности, применительно к суду присяжных): освободить человека от ответственности за его явные и тайные мысли, поступки значило бы лишить его нравственной свободы, навсегда убить в нем живую личность. Для художника любой суд не прав, кроме одного – Страшного. Противоречие между судом и Страшным судом и составляет генеральный – и гениальный – конфликт всего его творчества [415] . Вытаскивая подсудимого (Раскольникова) на Страшный суд, писатель прокладывал «путь к истине». Человек должен измениться не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной. [416] Утверждая, что не «одним лишь влиянием внешних условий» рождается или устраняется зло людское, писатель-предсказатель подчеркивал, что «зло таится в человеке глубже, чем предполагают обычно» [417] .