Владимир Алпатов: Языковеды, востоковеды, историки

Сложными были отношения с А. П. Кажданом, хотя деловое сотрудничество довольно долго сохранялось. Но все более выходили наружу различия в системе ценностей. Однажды в 60-х гг. они вдвоем ездили за рубеж. На обратном пути была остановка в Бресте. Зинаида Владимировна больше недели не знала о том, что происходило на родине, и первым делом кинулась покупать газеты. Прочитав, она дала их Каждану, а тот их брезгливо отшвырнул: для него советские газеты не имели никакого значения. Мать это обидело. Разница взглядов все более сказывалась на взаимоотношениях, но когда в 1974 г. с Кажданом случился инфаркт, мать ему очень сочувствовала. Однако его эмиграция в 1978 г. (вслед за сыном, уехавшим тремя годами раньше) не стала для нее неожиданностью.

Позже, с 70-х гг. выдвинулся как византинист С. С. Аверинцев, сначала занимавшийся Плутархом. У Зинаиды Владимировны к нему были симпатии: нравились его образованность и преданность древним культурам. Она долго ему покровительствовала и с гордостью говорила: «Я сделала Аверинцева выездным». На нее произвело большое впечатление, как во время поездки в Грецию он в античном амфитеатре в Эпидавре декламировал древнегреческих поэтов. Позже (1980) Удальцова оппонировала на докторской защите Аверинцева. Но две его черты ее разочаровывали. Они однажды вместе ездили в Болгарию, жена Сергея Сергеевича в это время ждала ребенка, и он заходил чуть ли не в каждый храм и молился за то, чтобы все прошло благополучно. Такая степень религиозности была ей просто непонятна. И еще тяжелее она перенесла поступок Аверинцева во время поездки в Париж. Он бросил остальную делегацию и на целый день уехал куда-то к русским эмигрантам. Дело было даже не в том, что это были эмигранты: Острогорский матери нравился. Но тот был гражданином социалистической Югославии, лояльным к своей власти, а тут были люди, известные недоброжелательством к Советскому Союзу. Она искренне не понимала, зачем хорошему ученому надо общаться с такими людьми.

Отношение матери к еще остававшимся представителям старой русской интеллигенции было гораздо лучше, чем к западникам. Она ценила в них и культуру, и патриотизм, и, вероятно, сходство с интеллигентами, памятными ей по временам Кисловодска. С юности она дружила с Дмитрием Павловичем Каллистовым, ленинградским античником. А Каллистов побывал до того и на Соловках, о чем ей рассказывал, позже он стал одним из основных источников информации по данной теме для «Архипелага ГУЛАГ». Взгляды не мешали ей сочувствовать судьбе Дмитрия Павловича. Их дружба длилась более тридцати лет, а когда он в 1973 г. долго и тяжело умирал от мозговой опухоли, она очень была расстроена, а потом специально ездила в Ленинград на похороны. Уже с 60-х у нее установились хорошие отношения с Д. С. Лихачевым. Зинаида Владимировна из симпатий к нему постоянно покровительствовала его дочери Вере Дмитриевне, занимавшейся византийским искусством, трагически погибшей в 1981 г. Сохранились интересные и очень откровенные письма Дмитрия Сергеевича к Зинаиде Владимировне и Михаилу Антоновичу. Мать понимала, что такие как Каллистов и Лихачев не любят советскую власть. Но она думала, что теперь, когда бури улеглись, как казалось, навсегда, эти люди считали существующую власть меньшим злом по сравнению с Западом и западничеством. Для них (по крайней мере, в то время) все-таки СССР был продолжением «их» России.

Но, безусловно, Зинаида Владимировна оставалась коммунисткой не только по принадлежности в партии, но и по взглядам. Сейчас часто говорят, что все у нас в те годы были заражены «двоемыслием», кроме лишь открытых диссидентов. Предполагается, будто верить в советские идеи не мог никто. Но тут было именно так. Может быть, мать иногда в чем-то и сомневалась, но убеждала в верности линии ЦК не только других, но и себя. Отец, человек с гораздо более сложной судьбой, переживший и Гражданскую войну, и коллективизацию, был здесь полным единомышленником. Это вовсе не значило, что им нравились выверты Хрущева, маразм Брежнева последних лет, бескультурье Трапезникова и прочих начальников. Но они отделяли конкретных людей от идей и институтов. Для Зинаиды Владимировны Отдел науки ЦК, с которым она постоянно сотрудничала, не ассоциировался с его заведующим, не умевшим правильно ставить ударения: это был орган, делавший то, что правильно, по определению, независимо от конкретных личностей. Она верила в то, что ей там говорили, и старалась выполнять получаемые директивы. И представляется, что в этом не было даже чего-то специфически советского: здесь было нечто похожее на американские традиции, согласно которым президент США заслуживает поддержки не за личные качества, которые могут быть всякими, а как представитель института власти.