Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

И герои большей частью получились живые. Здесь надо отметить черту Антоновой как мемуариста, которая может показаться неожиданной для человека столь пристрастного и партийного: постоянно возникающую объективность. Конечно, она делит окружающих на «своих» и «чужих» (это деление тем более заметно, чем ближе она к современности). Например, далекого от нее Б. Н. Заходера она упрекает за то, что он при хорошей востоковедной подготовке мало писал (правда, потом находит оправдание в том, что он, видимо, после высылки в молодости боялся новых бед), но близкого к ней Н. М. Гольдберга по тому же поводу полностью оправдывает. Но у нее за отдельными исключениями нет стремления писать о «чужих» только плохое, а о «своих» только хорошее. К тому же критерии деления на «своих» и «чужих» у нее менялись с годами. Если в 60–80-е гг. для нее представители официальной линии – однозначно «чужие», а люди, близкие к диссидентам (А. Л. Монгайт), – однозначно «свои», то для 30-х и даже для 40-х гг. для Коки Александровны «чужими» были не московские марксисты, к которым она сама принадлежала, а сосредоточенные тогда в Ленинграде ученые старой востоковедной школы. Две школы отличались не только взглядами и отношением к марксизму, но и общим научным подходом: москвичи любили глобальные концепции, презирали «фактографию» и плохо знали или не знали восточные языки, а ленинградцы опирались на факты, но не любили и часто принципиально не хотели обобщать.

Где-то Антонова конца 80-х – начала 90-х гг. корректирует свои прежние оценки и подходы. Встречается у нее даже такая фраза: «Ленинградцы были славой русского востоковедения, но москвичи имели легкий доступ к властям». В контексте 1991 г. это выглядело как однозначная оценка в пользу Ленинграда, усиливаемая постоянными нападками Коки Александровны на марксизм (который, как она сама признает, принимала еще в конце 60-х гг.), но в целом мемуары так не выглядят. Видно, что И. М. Рейснер, Н. М. Гольдберг и другие ее московские друзья-марксисты все равно ей остались ближе, чем ленинградские ученые старой школы вроде лишь эпизодически появляющихся на страницах воспоминаний И. Ю. Крачковского или Ф. И. Щербатского и тем более конфликтовавших с ней А. П. Баранникова и И. П. Петрушевского. Исключение – лишь Н. И. Конрад, но он не был «типичным ленинградцем» (из-за чего, может быть, переехал в Москву), всегда имея склонность к обобщениям и к современности.

Полной переоценки прежних взглядов у Антоновой все же не произошло, но коррективы, которые она в них вносила, делали ее точку зрения более объемной и менее однозначной. В воспоминаниях мало безукоризненных героев и одномерных злодеев. Если не считать промелькнувших в одной фразе эпизодических персонажей вроде вышеупомянутых Л. Тимашук и И. И. Минца, то, пожалуй, лишь один востоковед целиком нарисован черной краской – Л. И. Климович, главный обличитель «космополитов» в востоковедении. Еще заметно недоброжелательство по отношению к академику А. П. Баранникову: видно, как Кока Александровна и через сорок лет после его смерти не могла забыть его презрительное отношение к ней. С другой стороны, «розовых» персонажей, пожалуй, лишь два. Это «мой ближайший друг» Н. М. Гольдберг и «один из самых умных и культурных людей, которых я встречала в жизни» Н. И. Конрад. И, пожалуй, они получились бледнее других. Впрочем, Гольдберг становится ближе к читателю, когда Антонова рассказывает о его не слишком удачной семейной жизни. И даже Конрад, для гуманитариев того лагеря, куда входила Антонова, ставший, как сейчас модно говорить, знаковой фигурой, образцом русского интеллигента, принимается Кокой Александровной не во всем. В его переписке с А. Тойнби она усмотрела у обоих авторов «представления о предназначении человечества выполнить какую-то задачу», то есть признание Бога, который только и может «предначертать человечеству его путь». А про себя она пишет: «Я же являюсь сознательным атеистом». Признание, для 1992 г. уже шедшее вразрез с тем, что стало считаться в ее кругах хорошим тоном. Что-то в Антоновой оставалось от взглядов молодости.

Интереснее, когда оценки у Антоновой неоднозначны. Вот только один портрет. Игорь Михайлович Рейснер, основатель марксистского изучения истории Индии и Афганистана, научный руководитель и друг Коки Александровны. С одной стороны, видно не прошедшее с годами восхищение этим, безусловно, незаурядным человеком. Она постоянна в своих оценках: «Игорь Рейснер был талантливым, знающим и опытным ученым», «я любила его за талантливость, за то, что он всегда фонтанировал новыми мыслями», «я ходила на все его лекции в МГУ, покоренная их образностью, восхищаясь тем, как он щедро разбрасывал новые мысли и идеи, не заботясь о своем приоритете». Подчеркивается его образованность и интеллигентность: он был из дворян, из профессорской семьи. При этом убежденный марксист, член партии. Образ, не похожий на сложившиеся к началу 90-х стереотипы серого и невежественного «красного профессора». Впрочем, Антонова подчеркивает, что люди, соответствовавшие этому стереотипу, часто именно поэтому мешали ему работать, путь Рейснера в науке был совсем не простым. Выделены и другие его хорошие черты: «Игорь был любящим, заботливым и нежным отцом».