Олег Лекманов - Осип Мандельштам - ворованный воздух. Биография

Легко заметить, что в этом стихотворении используются почти все типовые для поэтических портретов Сталина 1930-х годов мотивы.

В нем упоминаются и/ или подразумеваются: детство на Кавказе («И я хочу благодарить холмы, / Что эту кость и эту кисть развили: / Он родился в горах…»); аресты, тюрьмы и ссылки («…и горечь знал тюрьмы»; «Его огромный путь – через тайгу»); клятва над телом Ленина («На шестиклятвенном просторе»; «И ленинский октябрь – до выполненной клятвы»); создание конституции СССР («Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось, / Ста сорока народов чтя обычай»).

Возникает у Мандельштама образ Сталина в шинели на Красной площади («Он все мне чудится в шинели, в картузе, / На чудной площади с счастливыми глазами»).

Используются мотивы: мудрого сталинского взгляда («И в дружбе мудрых глаз»; «Могучие глаза решительно добры», «Лепное, сложное, крутое веко»; «Глазами Сталина раздвинута гора»); его голоса («И я хотел бы стрелкой указать / На твердость рта – отца речей упрямых»); могучей руки Сталина («Что эту кость и эту кисть развили»); его стального имени («Для чести и любви, для доблести и стали / Есть имя славное для сжатых губ чтеца – / Его мы слышали и мы его застали»); и ободряющей улыбки вождя .

Отметим, кстати, что последняя из перечисленных деталей облика Сталина окончательно закрепилась в реестре канонических примет советского изображения отца народов после его речи на VIII съезде Советов. В этой речи, напомним, прозвучала знаменитая сталинская шутка о буржуазных критиках новой Конституции, немедленно и с умилением подхваченная советскими средствами массовой информации. Приведем здесь лишь небольшую подборку цитат, показывающую, как отлаженно реагировала советская пресса на малейшее изменение выражения сталинского лица, на самое крохотное оживление его речи: «Ну и смеху же было в зале, когда товарищ Сталин давал этим “критикам” отповедь. Все смеялись. И товарищ Сталин смеялся» [963]. «В черных волосах седина, тень от усов прикрывает улыбающийся рот» [964]. «Медленно приближается громадный портрет. Кто не знает этого прекрасного лица? Оно приветливо улыбается знакомой мудрой и доброй улыбкой» [965]. Сравним у Мандельштама: «И мужество улыбкою связал», а также: «Он улыбается улыбкою жнеца / Рукопожатий в разговоре».

Это был новый и важный оттенок, с понятным ожиданием уловленный Мандельштамом: развернутое печатью после VIII съезда Советов тиражирование образа шутящего Сталина, улыбающегося Сталина, доброго Сталина внушало робкую надежду на скорое потепление нравов. «Взгляд у него такой милый, приятный – будто каждому хочет руку пожать», – рассказывала своим слушателям делегатка съезда М. Журавлева [966], и это ее впечатление знаменательно перекликается с «Одой». В этом стихотворении используются мотивы личного рукопожатия («Он улыбается улыбкою жнеца / Рукопожатий в разговоре»), визуального контакта с вождем («Могучие глаза решительно добры, / Густая бровь кому-то светит близко») [967]и воздействия Сталина на советских людей через портреты («Лепное, сложное, крутое веко – знать, / Работает из миллионов рамок»).

Намечается в «Оде» и тема близости Сталина со всеми советскими людьми («Ста сорока народов чтя обычай»; «И каждое гумно, и каждая копна / Сильна, убориста, умна – добро живое – / Чудо народное!») и готовности каждого советского человека к самопожертвованию ради победы сталинского дела («На всех готовых жить и умереть…»).