Виктор Шнирельман - Арийский миф в современном мире

Штепа выступает за политическую нацию, а не за «белую расу» и пытается переосмыслить термин «русский» как «знак русской культуры и цивилизации», не связанный с одними только этническими русскими. А для сторонников «этнической русскости» он предлагает резервации. Одновременно он доказывает, что если каждый регион проявит в полную силу свое «этнокультурное лицо», то никакие мигранты там не приживутся. Выступая против консерватизма, он с пиететом ссылается на идеи американского ультраконсерватора П. Бьюкенена, выступающего в защиту традиции. Иными словами, взгляды Штепы отличаются разительными противоречиями, и он выступает скорее не как философ, а как идеолог, причем временами проявляющий культурный расизм, заимствованный им у Новых правых.

В еще большей мере такие настроения находят отражение у Широпаева, который, пересмотрев свои прежние взгляды, предлагает нестандартное решение проблемы государственности, неожиданное для русского националиста. Он выступает против великодержавия и имперскости, ассоциируемых им с ненавистным «евразийским проектом». Не разделяет он и традиционного антизападничества: именно на Западе он предлагает искать союзников, но при этом Запад воспринимается им в расовых тонах в виде «белого мира». Мало того, Широпаев даже сомневается в единстве русского народа и видит в нем конгломерат субэтносов, различающихся как психологически, так и физиологически. Поэтому он выступает сторонником русского сепаратизма, полагая, что в нескольких небольших русских по составу государствах будет легче отстаивать интересы русских, чем в огромной многонациональной империи 317. Их центром притяжения, по его мнению, должна стать «Великая Русь», охватывающая центральные и северо-западные районы России, причем в его воображении она рисуется гомогенной в «культурно-расовом» отношении. Кроме того, он наделяет ее германофильскими установками (Широпаев 2001: 126–129) 318. Впрочем, отвергая «имперскость», Широпаев вовсе не является принципиальным противником любой империи. В его мечтах конфедерация русских республик рисуется плацдармом для «новой белой колонизации» и образования «современной неоколониальной империи» (Широпаев 2001: 129). Иными словами, его «арийский контрпроект» во многом воскрешает идеи германских нацистов и отражает особенности «догоняющей модернизации» – его привлекает образ классической колониальной империи с доминирующим народом-господином и подвластным ему колониальным населением. Этим, на его взгляд, и должно отличаться русское западничество.

Яростным противником империи выступает и П. Хомяков. Испытывая огромный интерес к ее генезису, он всеми силами пытается продемонстрировать ее негативную роль в мировой истории. При этом он свободно манипулирует фактами, заботясь лишь о том, чтобы они работали на его концепцию. Игнорируя политическую реальность древней Передней Азии, он искусственно конструирует там огромную «империю», включающую самые разные реально существовавшие государства, и объявляет ее продуктом «семитского мира». Причем, по его собственному признанию, неважно, где находился центр такой «империи» и как он назывался. Много важнее ему кажется вековая экспансия «империи» на север, в котором она всегда видела ресурс для эксплуатации и захвата рабов (Хомяков 2003: 194–204, 273–274). В этой картине мира находит место и Хазария, оказывающаяся сколком «Первой империи» (Хомяков 2003: 245–246). Причем в свете расового подхода едва ли не вечная конфронтация южной «империи» с северными «белыми людьми» оказывается вариантом классической расистской мифологемы о столкновении «арийцев» с «семитами», тем более что автор безоговорочно относит все население «империи» к «семитской расе». Примечательно, что это население он также представляет «потомками маргиналов и потомками популяций человекообразных» (Хомяков 2003: 204–205), тем самым превращая их в особый биологический вид.

В итоге таких манипуляций с историческими фактами Хомяков рисует «белых» не просто постоянной жертвой «империи», но объектом посягательства со стороны «низшего вида». Юг он изображает не иначе как «концлагерем», окруженным черными «людоедами». Кроме того, он заявляет, что пропагандистская деятельность «империи» осуществлялась государственной церковью. При этом его заботит не столько реальная обстановка в древней Передней Азии, сколько современная ситуация, и, как и для Петухова, отсылки к древним обществам служат ему эзоповым языком, помогающим осветить современные проблемы. Это также позволяет ему, во-первых, подчеркнуть, что «тоталитарная империя» являлась не локальным феноменом, а мировым злом, а во-вторых, связать его с «инородцами», якобы навязавшими такие политические порядки «белым», для которых те были «чужим наследием». Иными словами, и типы государственности, в представлении Хомякова, оказываются тесно связанными с расовым фактором. Поэтому, чтобы успешно бороться с «империей», он призывает русских вступать в ряды «национального Белого движения» (Хомяков 2003: 217). А чтобы разжечь в них ненависть к «империи», он рисует ее чудовищным монстром, всячески ее демонизируя. Мало того, архетипы ее «людоедской морали» он обнаруживает в Библии и изображает семитские народы «генетическими монстрами» (Хомяков 2003: 231).