Анатолий Андреев - Лишний Пушкин

Разговор о Пушкине – это ответственно и сложно.

Именно поэтому разговор о «лишнем Пушкине» необходим, и прежде всего в формате научном, а не «прогулочном».

Вся загадка Пушкина заключается в его чуткости к персоноцентризму. Он выбирал сюжеты и коллизии, где градус персоноцентрической валентности был заметно выше того градуса, в котором жила эпохи. Не сюжеты сами по себе волнуют у Пушкина, а его обостренное отношение к проблемам личности.

Возьмите всю хрестоматийную лирику, возьмите поэмы, возьмите «Маленькие трагедии», возьмите прозу, возьмите, наконец, «Евгения Онегина», – возьмите все это и уберите оттуда личность. И что же?

И Пушкина не станет.

Пушкин потому шире своей эпохи, что он умел говорить на языке вечности – на языке персоноцентрической культуры.

И больше нигде не ищите золота.

Вся художественная гениальность Пушкина вырастает из аристократического интереса к собственной персоне .

Из этих четырех слов ключевыми являются все. Уберите определение аристократический – и эгоистический интерес к себе обернется пошлостью; замените слово интерес на любое другое менее (или слишком) здоровое отношение – и вы столкнетесь со случаем классической патологии; абсолютизируйте понятие собственной – и вновь получите самый избитый сюжет в мировой культуре; уберите персону – и все предыдущие слова превращаются в пустую погремушку.

Аристократический интерес – это гарантия того, что интерес к себе становится интересом к личности в себе, к личности как таковой.

Интерес к личности себе был естественной потребностью Пушкина – вот что кажется непостижимым сегодня, в эпоху демократии. Пушкин отважился на своего рода древнегреческий трюк – обнаружить божественное начало в себе, – повторенный во времена, когда интерес к личности властями не возбранялся в силу его отвлеченности, следовательно, политической невостребованности, а интерес к демосу, к маленькому человеку воспринимался не столько как форма сочувствия к бесправному крепостному («права и свободы» могли ведь и насторожить), сколько как способ проявления все той же личности (сочувствие по отношению к «неаристократическому бытию» – это весьма аристократический жест): относись к другому так, как ты хотел бы, чтобы он относился к тебе.

Пушкин прожил культурную жизнь, жизнь личности – это заметно даже по невинной «Золотой рыбке». Вот почему русскими он воспринимается как небожитель, как культурная точка отсчета (и это замечательно), а иностранцами – как маловразумительная экзотика (и это печально). Загадка русскости Пушкина в том, что русского как воспевания туземного, как абсолютизации местного колорита в нем, по сути, и нет. Если понимать русскость как стремление ко «всечеловечности», к универсальному в человеке, к личности – тогда Пушкин и весьма даже русский. В таком случае следует говорить не о загадке русскости Пушкина, а о загадочном отношении западной ментальности к Пушкину, о равнодушии «культурного» сознания по отношению к одному из самых впечатляющих проявлений культурного начала. Почему мировая культурная элита не изволит замечать сына гармонии?

Да потому что Пушкин является «лишним» по мировым меркам.

Да, Пушкин совершил невозможное – но не о титанических усилиях гения следует говорить в первую очередь (это миф бездарей: моцартианское начало пришлось очень даже кстати, оно не отягощало, а скрашивало судьбу), а о том, что ему удалось прожить жизнь личности. Аристократу духа сложно уцелеть, это вид, вечно находящийся на грани исчезновения. Прожить и не нарваться на катастрофу, хоть какое-то время полноценно существовать – это из области чудес. Своей судьбой и творчеством ему удалось воспроизвести архетип существования Христа: вот что будоражит сколько-нибудь развитое сознание в фигуре Пушкина. Мы говорим об архетипе восприятия колоссальной культурно значимой фигуры, но совершенно не о сути Христа. Тайную жизнь духа Пушкин делал явной, а его хвалят и хулят совершенно не за его заслуги и прегрешения. Аристократическое презрение к тайнам, столь любезным черни, тщатся сделать самой большой тайной поэта. Пушкина чтят, преклоняются перед ним – и не понимают его.

Но никаких тайн нет. Есть факт: сотворение невозможного.

Строго говоря, интерес к Пушкину – это интерес не к сакральному, а к культуре; равнодушие к Пушкину – равнодушие к культуре, вызывающее волну интереса к непостижимому.