Валерий Бондаренко - Юность длиною в сто лет. Читаем про себя. Молодежь в литературе XVIII – середины XIX века. 52 произведения про нас (с рисунками автора)

Все это – следствие родовой травмы. Новая, с европейским лицом, Россия родилась лишь при Петре Великом. «Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения» (А. С. Пушкин). При этом без выяснения отношений и тогда ведь не обошлось! На Россию и русских Запад смотрел в лучшем случае как на незрелых детей. «Я не могу дать вашему превосходительству более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и, вышед наконец на свет, открывает глаза, видит предметы, на него похожие, протягивает свои руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, на что их употребить. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собой первому встречному», – докладывал министру иностранных дел Франции дипломат Т. А. де Лалли-Толендаль в 30-е гг. 18 века.

Русские огрызались с обидой, порою метко (и едко): «Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного» (А. С. Пушкин «Путешествие из Москвы в Петербург»).

Русская литература 18 века усердно учится, перенимая у французов, немцев и англичан. Усердно и успешно – до того успешно, что сто лет спустя уже европейцы учатся у русских писателей: на столах в комнате Марселя Пруста всегда лежат раскрытые книги Л. Толстого и Ф. Достоевского.

Собственно, этот путь русских авторов из учеников в учителя мы и проследим с вами в этом разделе.

Итак…

– Это в чем ты? Матрос ты, что ли?! – гневно накинулась одна старая барыня на князя П. А. Вяземского. Дело в том, что на бал молодой щеголь явился в новомодных длинных панталонах, а не в кюлотах [2] Кюлоты – штанишки до колен, принятые в аристократическом обществе 18 века. Санкюлотами называли революционную чернь во время Великой французской революции: ходили в длинных штанах. , как было принято. Это вечная история о том, что старики не принимают молодежной моды. На князя напустилось старое, патриархальное представление о том, что каждый должен быть одет сообразно своему социальному статусу, и негоже барину таскаться в простонародных «матросских» штанах. Да что там штаны! Даже очки в начале 19 века считались признаком предосудительного вольнодумства. Один вельможа нацепил их на лошадей, запряженных в его карету – в насмешку над вольтерьянцами. Получалось: человек должен соответствовать приличиям, принятой феодальной норме «кровь из носу», даже вопреки потребностям организма…

А на дворе был уже 19 век – век индивидуализма, и первые свои шаги он сделал в романтическом плаще. Рядом с новым героем так гармонично выглядят люди прежнего времени, даже и в столкновениях с самыми грозными обстоятельствами (у Пушкина в «Капитанской дочке»). Все общественные проблемы вполне разрешимы – такой вывод можно сделать из самого живого текста русского 18 века – комедии Фонвизина «Недоросль» (1782 г.). Люди же нового века и нового мироощущения выламываются из патриархального мира с шумом, с треском, с надрывом. Рвет с родным когда-то ему домом Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), чужаком выглядит в светской гостиной Онегин после трехлетнего отсутствия («Евгений Онегин»). Разрывает со своим сословием Дубровский («Дубровский»). Чужд миру в любом его изводе – светском, казенном, «диком» или маргинальном – Печорин («Герой нашего времени»).

Благо было тому, кто не успел еще заглянуть в бездны, открывшиеся новому герою, кто навек остался в розовых грезах (с чем сейчас обычно и ассоциируется у нас «романтизм» на бытовом уровне). Таковы персонажи ранней повести Достоевского «Белые ночи». Но уже Пушкин отмечал странное и опасное сочетание в герое времени, в «романтике», двух вроде бы взаимоисключающих черт: пылкого воображения и жесткого прагматизма, жажды успеха и стяжательства любой ценой. Между внешне холодным военным инженером Германном («Пиковая дама») и богемно разболтанным художником Чартковым («Портрет» Гоголя) больше общего в устремлениях и судьбе, чем в частностях их характеров. Оба охвачены маниакальной жаждой успеха.