Ярослава Ананко - Каникулы Каина - Поэтика промежутка в берлинских стихах В.Ф. Ходасевича

Как поэт Ходасевич сформировался, читая символистов и подражая старшим современникам и законодателям интеллектуально-поэтической моды 1900‐х годов, но заявил о себе тогда, когда символизм уже начал исчерпываться, а примкнуть к восходящим акмеизму или футуризму поэт так и не решился. Свое положение опоздавшего одиночки Ходасевич не случайно сравнивал со статусом Марины Цветаевой:

Мы же с Цветаевой, которая, впрочем, моложе меня, выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не пристали, остались навек одинокими, «дикими». Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть 2 2 Ходасевич 1997: 190. .

Так в парижском очерке «Младенчество» 1933 года Ходасевич с ироничным сочувствием по отношению к «классификаторам» формулирует свою и цветаевскую «неопределенность». Не примыкая к различным школам и группировкам, Ходасевич и Цветаева программно образуют новый литературный класс – касту диких одиночек. При этом литературная (само)изоляция эстетизируется и подается как исключительность 3 3 В январе 1921 года Ходасевич участвовал в третьем Цехе поэтов, но уже в феврале того же года, после включения в состав правления Союза поэтов, покинул его (см. Шубинский 2012: 514). Однако для советского литературного критика Василия Совсуна, автора статьи «Акмеизм или Адамизм» для «Литературной энциклопедии» (1930), этого краткого эпизода хватило, чтобы приписать Ходасевича (и Цветаеву) к «эпигонам акмеизма», пишущим за границей (Совсун 1930: 73). Согласно Юрию Терапиано (1966: 367), Ходасевич сам называл себя «последним символистом». Вряд ли плодотворно углубляться в вопрос о (не)правомерности советских или эмигрантских приписок и прописок Ходасевича; здесь гораздо важнее самосознание и самопозиционирование самого Ходасевича против течения, вразрез с внешним, инертным цугцвангом классификаторства. По мнению Дэвида Бетеа, Ходасевич сознательно практиковал уклонение от поэтических школ и «измов» («Khodasevich seemed intent as always on continuing his practice of avoiding poetic schools and ‘isms’», Bethea 1983: 196). .

Сложно сказать, насколько Ходасевич в начале 1930‐х годов (когда было провозглашено вышеприведенное самоопределение), всячески педалируя свою изолированность и отлученность от литературных группировок, следует некоторым положениям, выдвинутым в тыняновском «Промежутке». В любом случае признание Ходасевича попадает в тот промежуток, в котором оказалась русская поэзия в начале 1920‐х годов и который характеризуется Тыняновым как время смены парадигм, когда на место школ и течений приходят поэты-одиночки:

Поэтическая инерция кончилась, группировки смешались, масштаб стал несоизмеримо шире. Объединяются совершенно чужие поэты, рядом стоят далекие имена. Выживают одиночки 4 4 Тынянов 1977: 169. .

Отношения между Ходасевичем и формалистами имеют длинную и сложную, порой конфликтную историю, отдельные аспекты которой нам еще предстоит проговорить. Формалистов Ходасевич придирчиво читал, причем и как поэт, и как литературный критик, и как исследователь литературы. То, что в автоописании Ходасевича присутствует сознательная или непроизвольная оглядка на авторитетную и резонансную тыняновскую статью, более чем гипотетично: Ходасевичу в «Промежутке» посвящена отдельная подглавка.

Прежде чем непосредственно обратиться к тыняновской характеристике Ходасевича, хотелось бы обозначить проблемный статус самой статьи Тынянова. В рецепции Тынянова, с одной стороны, принято разделять научное и художественное творчество опоязовца 5 5 Исследователями Тынянова уже отмечалась проблематичность этого деления. См. Гаспаров 1990, Вахтель 1995–1996. , с другой – прослеживается тенденция к прямой или непосредственной дихотомизации литературоведческой и литературно-критической мысли Тынянова, причем как в российском, так и в западном формализмоведении. Так, внутренним противоречиям между «оценочными» (вкусовыми) суждениями Тынянова и «научными» положениями его концепций посвящена отдельная статья Мариэтты Чудаковой, в которой уже на уровне заголовка – «Утопия Тынянова-критика» – разделительно маркируется жанровая специфика рассматриваемых тыняновских работ и дается их характеристика («утопичность»), косвенно отделяющая их от «научных» трудов 6 6 См. Чудакова 1998. . И даже такой исследователь формализма, как Оге Ханзен-Лёве, ученый, вышедший из совершенно иной историко-научной традиции, обходит вниманием вклад «Промежутка» в парадигму формалистских вопрошаний середины 1920‐х годов. «Научный» Тынянов фаворизируется, «Промежуток» (как и само понятие промежутка) появляется в фундаментальном фолианте венского ученого всего один раз, на одной странице, положения тыняновской статьи передаются четко, но кратко, по крайней мере эта краткость диспропорциональна проблематизациям других концептов Тынянова 7 7 См. Hansen-Löve 1978: 385, Ханзен-Лёве 2001: 372. .