Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

Впоследствии А. И. Лазарев вносит коррективы в свою классификацию преданий и выделяет топонимические, генеалогические и собственно исторические разновидности данного жанра [Лазарев 1978: 179].

Исходя из задачи, решаемой в данной работе, а именно – выяснения структуры и констант фольклорного сознания, реализованных в фольклорной прозе Урала, необходимо рассмотреть вопрос об особенностях возникновения местных сказок, преданий и легенд.

Многие исследователи уральского фольклора отмечали, что Урал насыщен таинственными рассказами («за каждым поворотом, за каждым камнем притаилось предание», писал Д. Н. Мамин-Сибиряк). В чем причины этого явления? Попытаемся это объяснить.

Первые русские поселенцы, как известно, пришли на «дикий» Урал. Они попали в новое для них природное окружение, в стихию. И тот «языческий» элемент крестьян-колонизаторов, который, по утверждению Д. С. Лихачева, резко снизился уже к концу того периода, который отразился в «Повести временных лет» [Лихачев 1953: 167], с новой силой поднялся в умах первопроходцев, первопоселенцев. Понятно, что пришельцы, имеющие уже достаточно высокий уровень культуры, устойчивые народно-поэтические традиции, имели собственный репертуар сказок, песен, преданий, легенд, однако в условиях заселения Урала вновь возникло мифологическое понимание мира, породившее соответствующие тексты.

Интересные размышления в связи с этим находим у П. П. Бажова в очерке «У старого рудника». Он писал, что «с помощью «тайной силы» неграмотный рабочий и старатель прошлого прежде всего хотели объяснить себе многие непонятные явления, которые приходилось наблюдать при горных работах… а условия труда… в крепостное время были самые тяжелые. В сущности это была самая тяжелая форма каторги, из которой выхода вовсе не было. В таких безвыходных условиях крепостные горнорабочие могли мечтать лишь о помощи со стороны непонятных им «тайных сил» [Бажов 1944: 17].

Созданию оригинальных произведений на мифологической основе во многом способствовали и особенности мышления коренного населения данной местности, мифологическое миропонимание для которого было еще актуально. Контаминация национального русского и в основном татаро-башкирского мифологического мироощущения дала новый фольклор – фольклор Урала как самостоятельное художественное явление (см. о связях башкирского и русского фольклора в работах Б. Г. Ахметшина).

Некоторые исследователи, обращавшиеся к проблеме возникновения новых произведений национального фольклора, связывали ее с существованием устойчивых устно-поэтических традиций. Так, например, Р. Р. Гельгардт, говоря о «сложных взаимодействиях традиционного начала и новых элементов, почерпнутых из современной жизни», настаивал на ведущей роли старых национальных фольклорных традиций, которые «приобретали лишь элементы нового качества» [Гельгардт 1961: 222].

Другой точки зрения придерживался Л. Е. Элиасов. Он выдвинул тезис о преобладающем влиянии «иноплеменной среды», в которой оказались русские переселенцы. Ученый доказал, что «тесное общение русских с аборигенами помогло первым быстрее приспособиться к новым условиям жизни… В ходе освоения вновь заселенной территории русским не только надо было удовлетворить свое любопытство, но они старались глубже проникнуть в прошлое края, что вызывалось необходимостью близких экономических, культурных и общественных отношений» с исконно местными жителями [Элиасов 1960: 11–12]. «Таким образом, местные предания аборигенов становились достоянием русских засельщиков, многие предания… живя в среде русского населения, приобретали новую окраску, иногда теряли свое правдоподобие, иногда смешивались с более поздними фактами и событиями» [Юдин 1977: 11–12].

Более диалектично, с учетом нескольких факторов, подходит к этому вопросу А. И. Лазарев, утверждая, что «неизжитые языческие верования, характерные для русских жителей Урала XVIII века, способствовали быстрому усвоению ими остяцких, кыштымских, башкирских и татарских легенд и преданий. Это усвоение оказалось органичным и образовало устойчивую традицию в фольклоре Урала» [Лазарев 1970: 30].

Правда, следует оговориться, что современное уральское устное народное творчество уже совсем не тот первофольклор поселенцев XVII–XVIII вв. С течением времени он, конечно же, развивался, трансформировался, в процессе бытования, в процессе эволюции «общественного бытия» (а значит, и сознания) в нем возникали и продолжают возникать новые краски, новые образы.